Племенной скот - Наталья Лебедева

Алена вздохнула и шагнула вперед.

– Маргарита Петровна ее зовут! – крикнула вслед Чмыхало. – Ты ее Ягой-то не особо называй. Вдруг да не понравится ей.

Мох под ногами влажно пружинил, хлестали по лицу тонкие ветки, какая-то мошка, похожая на лосиную вошь, кружилась у лица и пыталась забраться в волосы. Алена повязала на голову косынку.

Идти поначалу было даже весело: погода стояла хорошая, и лес был расцвечен солнечными бликами, которые лежали на кочках и еловых лапах, будто яркие платочки. Потом лес потемнел, и, даже поднимая глаза, Алена никак не могла понять, набежали ли на солнце облака, или это просто отсюда, из глубины, небо кажется серым и тусклым.

Она шла на восток, в самую чащу: Чмыхало сказала, что надо идти туда, где и пройти-то невозможно, по краю болота, через бурелом, и Алена все шла и шла. Временами она откусывала немного хлеба и запивала молоком из оплетенной лозой бутыли – на молоко расщедрились знахарки. Тогда идти становилось веселее.

Все чаще попадались Алене поваленные стволы. Она то перешагивала их, то пролезала под ними, и брюки на коленях стали уже совсем грязными, а на рукаве повисли черные, влажные чешуйки прогнившей коры. Она очень боялась, что заблудится и сгинет в глухом лесу, станет добычей дикого зверя или умрет от голода, не найдя дороги к людям. Ведь и Чмыхало не знала точно, куда надо идти. Сказала: где пострашнее… А если везде страшно?

Потом случилось что-то странное. Необычное. Белое, большое пятно медленно проплыло мимо: вдалеке, за серыми стволами деревьев. Алена видела плохо, но ей показалось, что это призрачный всадник на коне, косматый, с бородой и в развевающемся плаще. Ей хотелось бежать прочь, но снова вспомнились слова Чмыхало: «Иди туда, где страшней». И она пошла, закусив уголок косынки, прижав руку к бешено стучащему сердцу.

Призрака не было. Он промчался мимо, чтобы больше не вернуться.

Алена брела дальше и думала дорогой: что это был за всадник, и всадник ли это был? Потом вспомнила, что все навьи, как говорила Чмыхало, живут где-то рядом, поблизости друг от друга, и утвердилась в мысли, что подходит к дому Бабы-яги.

Второй призрак полыхнул красноватым огнем меж деревьями, когда солнце начинало клониться к закату. К тому времени Алена очень устала, ноги ныли от долгой ходьбы, и страшно было подумать, что придется ночевать в непролазном лесу. Несколько раз она принималась ругать себя, что не повернула назад еще на опушке, как предлагала знахарка, но вспоминалось вдруг, как Финист шептал: в саду-Ирии, откуда он прилетает, живет страшный Кощей. Кощей представлялся существом жестоким, способным на что угодно. Алене казалось, что ее любимый лежит теперь мертвый, или ранен, или брошен в тюрьму. «В тюрьме-то страшнее, чем в лесу. В тюрьме и не убежишь, как пытать придут да мучить», – шептала она и продолжала идти вперед.

Когда стало вечереть, и Алене всерьез пришлось задуматься о ночевке, лес вдруг немного поредел, и меж деревьями блеснул далекий огонек.

Что-то снова мелькнуло впереди: опять пятно, но только на этот раз черное, и не такое, как ночь, наполненная оттенками и бликами, а пустое, страшное, как колодец, на дне которого нет воды.

Алена пошла вперед; а больше ей и некуда было деваться. Она вышла на широкую поляну и обмерла. Здесь стоял небывалый дом: белый, точно только что вымазанный известью; такой, будто ни одна пылинка еще не успела к нему пристать. Он стоял на высоких ногах, не касаясь земли ровным квадратным брюхом. В окне горел огонек: странный, будто неживой, слишком ровный и слишком желтый.

Тут было жутко. Забор вокруг дома был сделан из человеческих костей. Там – позвоночник с широкой корзиной ребер; здесь – сплетенные друг с другом руки от плеча до кисти. Еще попадались ноги – пятками вверх и вниз, а прямо перед Аленой тазовые крупные кости составлены были пирамидой одна на другую. Поверху забора вместо насаженных на жерди горшков торчали черепа с пустыми глазницами и отвисшими, как у слюнявых сумасшедших, челюстями.

Алена обернулась: позади был темный лес, и черное пятно – призрачный всадник ночи – снова пролетело за ее спиной.

Тогда она шагнула вперед. Стоило ей сделать шаг, как поляна ожила. Тяжкий стон, приглушенный, могильный, огласил окрестности. Глазницы черепов вспыхнули недобрым, зеленовато-голубым светом. Забор задвигался; задышали, поднимаясь и опускаясь, ребра; заклацали челюсти; пальцы-костяшки стали скрести и постукивать; блестящие, обглоданные ветром и временем пятки принялись отбивать ритм – каждая свой; тазовые кости начали вращаться вокруг своей оси. Алена смотрела на забор внимательно и отстраненно, примечая каждую деталь. Заметила даже, что самый маленький таз был щербатым и вращался неровно, будто прихрамывал. Она смотрела на мертвецкую пляску минуту или две, а потом перед глазами ее потемнело, и она лишилась чувств.

Алена приходила в сознание медленно: тьма никак не хотела рассеиваться. К тому же наступил вечер, еще сизый, прозрачный, но все-таки темный. Значит, она пролежала без сознания около часа. Черепа погасли, кости успокоились. Забор смутно белел в темноте, в доме по-прежнему горело огнем мертвое окно.

Алена встала, отряхивая одежду, влажную от вечерней росы, перемазанную сырой землей и травой. Но стоило ей шагнуть вперед, как вновь вспыхнул холодный свет пустых глазниц. Алена вздрогнула, но устояла. Ей вспомнился отчего-то давешний мужик, принесенный в избу Чмыхало: с запрокинутой головой, с острым кадыком, нацеленным в потолок, с закатившимися глазами. Алена подумала, что и Финист может сейчас где-то погибать – в то время как она боится черепов, которые и дотянуться-то до нее не могут. Она сделала вперед шаг и другой и теперь уже видела решетчатые, составленные из бедренных костей ворота. Между их створками сверху донизу прикреплены были кисти рук, сцепленные друг с другом так, словно собирались бороться, какая сильнее. От ворот к дому шла тонкая тропка, но ни двери в стене, ни лестницы не было видно. «Даже если ворота меня пропустят, как я войду?» – подумала Алена и сделала еще шаг. Челюсти черепов заклацали с удвоенной силой, ребра захлопали со свистом, словно меж ними было невидимое, пробитое насквозь легкое. Алену охватил ужас. Не помня себя, бросилась она к лесу. Там было темно, хоть глаз выколи, и там была трясина с болотными огнями, и три призрачных всадника, и волки, и медведи, и кабаны… Она остановилась, глядя на погасший забор; вновь пошла к дому, но странный шум заставил ее обернуться.

Треснула ветка: одна, другая… Дунул холодный ветер, тоненький, словно сквозняк, бьющий через щелястое окно. Алена оглянулась: что-то светлое приближалось из леса. Сначала ей показалось, что снова скачет тот, первый, утренний всадник, но потом она поняла, что фигура другая, плотная, вещественная.

У фигуры было белое тело, человеческая голова и не было ног – она заканчивалась широким обрубком. Потом стало ясно, что снизу ступа: огромная, которую в хозяйстве и приспособить-то не для чего, если ты, конечно, не Баба-яга.

Алена была уверена, что Баба-яга окажется страшной, старой, одетой в рванье бабкой с крючковатым носом. Но она была красивой женщиной с седыми волосами, молодым лицом и в ослепительно-белой одежде. Баба-яга стояла в ступе, которая летела очень низко, лавировала меж деревьями, слегка приподнималась над поваленными стволами. А когда ступа пролетела мимо, Алена увидела, что у нее нет задней стенки: на ее месте колышется что-то призрачное, растрепанное, как прутья метлы. Метла была яркой, сине-оранжевой как огонь, и воздух вокруг нее плыл маревом, словно над большим костром.