Малафрена - Урсула Ле Гуин

— «К той Истине, что содержится в Слове Господнем», — повторил потрясенный Френин с глубочайшим отвращением.

Оба некоторое время молчали. Мнение главы австрийской имперской полиции, безусловно, звучало впечатляюще.

— Ну хорошо, — снова заговорил Френин, — предположим, что журнал — вещь стоящая. Но, во-первых, откуда у нас возьмутся на него деньги и, во-вторых, кто осмелится его печатать?

— Для того мы сюда и явились, чтобы это выяснить.

— Хорошо, тогда пошли. Я тебя кое с кем познакомлю…

Итале вернулся в дом Палюдескаров часов в шесть вечера; весь день они с Френином провели в кафе «Иллирика», где, вопреки мрачным заявлениям Френина, по-прежнему собирались и еще лет двадцать пять намерены были собираться радикально настроенные представители всех слоев общества. Там они встретились и побеседовали со своим старым знакомым Вейескаром из Солария, с молодым темноволосым писателем Карантаем, уже известным своими рассказами, с двумя греческими беженцами, с хмельным и очень шумным поэтом, вещавшим о «своей возлюбленной, Свободе», а также с группой местных студентов. Основной темой беседы была Греция. Итале брел по улице Рочес и твердил себе, что если здесь ничего не удастся сделать, то он непременно отправится в Грецию, как лорд Байрон, — туда, в долины Марафона, где мятежники по-прежнему кладут свои головы на алтарь свободы. Он был чуть пьян от разговоров о Греции, от огромного количества крепкого кофе, от великолепных революционных планов и идей, так что настроение его ничуть не омрачилось, даже когда он вошел в вестибюль огромного чопорного дома Палюдескаров. Он взлетел по мраморной лестнице с таким видом, точно все здесь принадлежало ему, но, услышав звуки музыки, на мгновение остановился и прислушался: ему вдруг показалось, что Луиза играет специально для него.

— Это вы, господин Сорде? — спросила она, продолжая играть; этот рояль был столь же прекрасен, как и тот, что стоял внизу, — розовое дерево, позолота; вечерние лучи солнца, падая в продолговатые высокие окна, золотили волосы Луизы, музыка хрустальными каплями сочилась из-под ее длинных пальцев.

— Добрый вечер, баронесса, — сказал Итале и сразу решительно заявил: — Увы, я должен вас покинуть. Позвольте поблагодарить вас за доброту и участие; надеюсь, впоследствии мне будет дарована привилегия хотя бы отчасти вернуть вам этот долг. — Привычные провинциальные формулы вежливости сами срывались у него с языка; он даже не задумался ни на секунду, сможет ли когда-либо отплатить за гостеприимство Палюдескаров, — ведь сейчас его ждало переселение в загаженный бродячими кошками жалкий домишко в Речном квартале. Однако он говорил с такой уверенностью, словно по-прежнему стоял на берегу озера Малафрена.

— Разве вы уезжаете, господин Сорде? Мы полагали, вы у нас погостите хотя бы несколько дней!

Она казалась растерянной, разочарованной; он даже немного удивился.

— Вы очень добры, баронесса. Но один мой старый приятель хочет, чтобы я поселился у него…

— Ну нельзя же каждый раз бросать новых друзей ради старых! Учтите, Энрике будет очень огорчен!

— Вы очень добры…

— К тому же у нас масса различных знакомых, связей… Я думала, мы действительно сможем быть вам кое в чем полезны…

— Вы очень… — Господи, заладил как попугай! — Я действительно очень вам благодарен, баронесса. Это так мило с вашей стороны! Но я… — Он не знал, что сказать еще; его решимость таяла, как сахар в воде.

— Но вы, надеюсь, хотя бы пообедаете с нами сегодня? Я просто требую этого!

— Разумеется, и с огромным удовольствием! — Черт бы побрал эту женщину! Когда он спускался по лестнице, вслед ему уже снова неслись игривые блистательные пассажи моцартовского «престо»; исполняла его Луиза поистине виртуозно.

После ее слов о «массе знакомых» он ожидал еще одной многолюдной вечеринки и был удивлен, когда, спустившись в столовую (в черном сюртуке, отлично вычищенном Робером), обнаружил этакую partie carrëe:[13]он сам, Луиза, Энрике Палюдескар и граф Раскайнескар. Мать Луизы и Энрике, старшая баронесса Палюдескар, фрейлина великой герцогини, обедала во дворце. Эту «вечеринку вчетвером» явно организовала Луиза в полном соответствии со своим вкусом: обстановка была самой элегантной и в то же время достаточно интимной. За четырьмя французскими окнами, раскрытыми настежь, плыла августовская ночь. Темное небо было усыпано яркими звездами, легкий ветерок неуверенно шуршал в листве зеленой изгороди; из сада доносился шелест воды в фонтане, шепот ветвей, запахи влажной земли и роз — все это каким-то странным образом влияло на их разговор за освещенным свечами столом, точно летняя, чуть тревожная ночь сама стала пятой его участницей. Луиза, сидевшая во главе стола, была сегодня так хороша, гораздо красивее, чем даже вчера или утром, что Итале почувствовал некие смутные опасения, словно где-то рядом с ним разбушевалась вдруг некая стихия, нечто вроде лесного пожара или наводнения. Ему подумалось, что поэты, называя порой женщину богиней, не так уж и не правы и уж, во всяком случае, искренни. Энрике казался встревоженным и немного сердитым, говорил очень мало, однако Луиза и Раскайнескар не обращали на это никакого внимания.

Раскайна, расположенная на южном берегу озера Малафрена, примерно в полусотне километров от поместья Сорде, была одним из самых больших земельных владений в Валь Альтесме. Итале хорошо знал эти места, но самого хозяина Раскайны ни разу даже не видел. Очевидно, если Раскайнескар когда-либо и заезжал в свое поместье, то лишь очень ненадолго, будучи горожанином до мозга костей. Ему было лет сорок, и для своего возраста он выглядел прекрасно: крупный красивый рот, сочные губы, высокий лоб и прекрасные темные глаза.

— Итак, — заявил он, вольно откидываясь на спинку кресла, поскольку обед был закончен и все уже перешли к десертным напиткам, — могу с уверенностью сказать, что собрание Генеральных штатов состоится непременно.

— Слишком много разговоров! — проворчал Энрике.

— Вовсе нет — если, конечно, вы не имеете в виду сами заседания. Тут я с вами полностью согласен! Но ассамблея-то соберется непременно, и депутаты все съедутся. Корнелиус, я полагаю, объявит об этом уже через месяц, так что осенью 27-го года следует ожидать результатов этого великого события. Ха-ха-ха! А вы знаете, что сказал император по поводу всех этих международных конференций и заседаний? Впрочем, как раз его слова и дают основания предполагать, что ассамблея все-таки состоится. Так вот, он сказал: «Да, у меня есть собственные штаты, но, если депутаты зайдут слишком далеко, я только пальцами щелкну — и все тут же по домам отправятся…»

— В точности так поступил и Людовик XVI, — пробормотал Итале, наклонившись над тарелкой.

— Да полно вам! — добродушно воскликнул граф, стараясь его успокоить. — Французские Генеральные штаты — это одно, а наша крошечная ассамблея — совсем другое. Созыв наших Генеральных штатов — всего лишь акт великодушия со стороны императора.