Жизнь графа Николая Румянцева. На службе Российскому трону - Виктор Васильевич Петелин

объяснился мне в любви, жену, мол, разлюбил, только я единственная для него, я влюбилась в него, он был красив, как утренняя заря, в этом никто не мог сравниться с ним, ни при императорском дворе, ни при нашем. Мадам Чоглокова отыскала прехорошенькую вдову художника Грота, который успел создать наш портрет как молодоженов, познакомила с великим князем, они провели вместе несколько ночей, вдовушка приучила великого князя к супружеским обязанностям. Одновременно императрица заявила, что ей безразлично, кто будет отцом наследника. Тут мадам Чоглокова вздохнула с облегчением и рассказала мне об этом разговоре. Камергер Чоглоков уехал в деревню, вдова художника сделала свое дело, мадам Чоглокова доложила императрице, что все идет согласно ее воле. А меня однажды отвела в сторону, призналась в любви к своему мужу, долго говорила о благоразумии и о престолонаследии, о любви к своему отечеству, но потом объяснила, что для исполнения супружеских уз необязательна взаимная любовь, иногда бывают положения, в которых интересы высшей важности обязывают к исключениям из правил. Я была несколько удивлена ее речью и не знала, искренно ли она говорит или ставит мне ловушку. Между тем, заметив, что я колеблюсь, она сказала мне: «Вы видите, как я чистосердечна и люблю мое отечество. Не может быть, чтобы кое-кто вам не нравился, предоставляю вам на выбор Сергея Салтыкова или Льва Нарышкина, если не ошибаюсь, вы отдадите преимущество последнему. «Нет, вовсе нет!» – закричала я. «Ну, если не он, – сказала она, – так наверно Сергей Салтыков». На это я не возразила ни слова, и она продолжала говорить: «Вы увидите, что от меня вам не будет помехи…

Екатерина Алексеевна долго молчала, перебирая в памяти свои переживания. «Как мучительны эти страдания и как чудовищны эти волнения, но так и хочется вновь вернуться в это время и снова так же мучиться и страдать, ведь мне уже скоро будет сорок пять, а моему генерал-адъютанту всего лишь тридцать семь», – думала Екатерина II. Мысли ее вскоре переместились к тому, что она так долго собиралась, но не сделала, – надо было срочно написать письмо Фридриху Великому, известившему ее о том, что один из величайших врагов Российской империи султан Турции Мустафа скончался и неизвестно, будет ли его преемник Абдул-Гамид способствовать ко благу мира или продолжит затянувшуюся войну. Турецкий султан получит то, что заслуживает, будь то Мустафа или Абдул-Гамид. Надо надеяться, что Фридрих Великий соблаговолит продолжить свои добрые услуги, чтобы споспешествовать примирению, необходимо лишь отдать послание в Константинополь своему послу…

– Ты, сударыня императрица, не заснула после утомительных утех?

Екатерина вздрогнула от неожиданности и продолжила:

– Ты по-прежнему интересуешься…

– Конечно, твой рассказ просто поразителен по своей откровенности.

– После охоты, – вспоминала Екатерина II, – поднялась чудовищная буря, нам пришлось ночевать, вот тут все и произошло, явился Сергей со своими страстными признаниями, ну, я и не устояла, я тоже любила его, и мне уже далеко за двадцать, а в то время рожали в шестнадцать. А потом все пошло по правилам, по дороге в Москву я почувствовала, что беременна, но скинула с диким кровотечением. Через несколько месяцев опять скинула… А дело было так… Императрица подарила нам загородное поместье, Петр после необходимой ему операции бывал в моей постели, я была терпеливой и сдержанной. А после того как вновь скинула, мадам Чоглокова привела акушерку, которая кое-что существенное объяснила мне. Сергея Салтыкова отправили посланником, вел он себя нескромно, даже вызывающе, Разумовского сменил Иван Шувалов в качестве фаворита императрицы, началась придворная возня, возвышалась то одна фамилия, то другая, канцлер Бестужев и вице-канцлер Воронцов враждовали между собой, а нас поселили в доме Чоглоковых, установив за нами строгий контроль. Петр чаще стал бывать со мной, и если раньше доктора говорили, что он не может иметь детей, то теперь заявили о полном его выздоровлении. В начале 1754 года мы несколько недель жили в одиночестве, вскоре я забеременела, а 20 сентября родила Павла. Вот и все мои сексуальные приключения…

– А потом? Сергей Салтыков долго был твоим любовником, ведь он был красавец писаный, что-то не верится в его верность тебе, матушка императрица.

– Ты, Гриша, прав, добился своего и… Царедворцы слишком ветреные. И в Швеции он не умерял своей любовной страсти, чуть ли не на всех красавиц смотрел как на своих любовниц. Я сначала не верила этим слухам, но пришлось, даже его друзья не опровергали эти дурные вести. Когда Сергей возвратился, вроде бы не возражал против возобновления наших отношений, я назначила ему свидание, но он не пришел, а я часа три его ждала, уж очень он был хорош.

– В постели?

– Да, и в постели, он был страстный и неутомимый…

– А потом граф Понятовский и Григорий Орлов?

Процитируем слова из воспоминаний графа Понятовского: «Сперва строгое воспитание отдалило меня от всяких беспутных сношений; затем честолюбивое желание проникнуть и удержаться в так называемом высшем обществе, в особенности в Париже, охраняло меня в моих путешествиях, и целая сеть странных мелких обстоятельств в моих попытках вступить в любовные связи в других странах, на моей родине и даже в России как будто нарочно сохранила меня цельным для той, которая с той поры властвовала над моей судьбой». Он увидел Екатерину и влюбился в нее. Потомок польских дворян, сын графа Понятовского, который участвовал в походе шведского короля Карла ХII против России, племянник могущественных князей Чарторижских, секретарь английского посла сэра Хэнбери-Уильямса, Понятовский был замечен канцлером Бестужевым, увидевшим в нем как раз того, кто ему был нужен для укрепления отношений России с европейскими государствами. Он был молод, искал успеха у русских женщин. Канцлер подсказал ему верный путь – увлекайся перспективными женщинами. Лев Нарышкин, его верный помощник, ввел обаятельного поляка в круг Екатерины. Понятовский недолго колебался – красота и ум Екатерины сразу его покорили. Вот портрет Екатерины словами Понятовского: «Ей было двадцать пять лет; она недавно лишь оправилась после первых родов и находилась в том фазисе красоты, который является наивысшей точкой ее для женщин, вообще наделенных ею. Брюнетка, она была ослепительной белизны; брови у нее были черные и очень длинные; нос греческий, рот как бы зовущий поцелуи, удивительной красоты руки и ноги, тонкая талия, рост скорей высокий, походка чрезвычайно легкая и в то же время благородная, приятный тембр голоса и смех такой же веселый, как и характер, позволявший ей с одинаковой легкостью переходить от самых шаловливых игр к таблице цифр, не пугавших ее ни своим содержанием, ни требуемым ими физическим трудом…» С