Пепельные цветы - Алексей Анатольевич Притуляк

в пыльную траву, скатилась с насыпи, мелькая многочисленными цветастыми юбками. Джип накрыл мальчишку, ударил повозку так, что её завернуло и повалило вместе с запряжённой в оглобли лошадью. Старик-цыган, сидящий в телеге, так ничего и не понял – шмякнулся на асфальт да так и остался лежать.

Машина слетела с насыпи, прошкрябала боком – чудо, что не перевернулась. Меган здорово ударилась головой о лобовое, потеряла сознание. Маклахен думал, всё, конец жене… Вы думаете, легко ему тогда было, цыганва проклятая? Или вы думаете, Пирс Маклахен каждый день сбивает вас, черномазых, в своё удовольствие?

Да Меган после того месяц валялась в больнице. И ребёнка скинула. Потому что эта тварь… Как она принялась визжать, когда взобралась обратно на дорогу и увидела своего раздавленного детёныша. Долго орала и билась головой о землю, волосы на себе рвала. Маклахен, сидя над Меган, которую вытащил из машины и положил рядом, на траву, всё думал тогда: "Чего орёт-то, чего орёт… Добро бы один он у неё был, пацан, а то ведь дома-то, в шалаше, целый выводок, поди, штук не меньше семи-восьми… Лучше бы по мужику так убивалась…"

Мужчина оказался её отцом, это уже потом Маклахен узнал. Когда цыгана выбросило из телеги, он врезался в асфальт затылком. А потом ещё телега навернулась сверху, аккурат колесом.

Но Пирс Маклахен был ни чём не виноват. Какого чёрта эти дьяволовы дети делали на обочине? Нельзя им было там находиться!

Цыганка, немного придя в себя, замерла над трупом мальчишки и только сидела качалась взад-вперёд, как китайский болванчик. Маклахен не зверь: оставил жену, которая только-только начала приходить в себя, подошёл к черномазой. Хотел по-человечески чтобы всё, сочувствие выразить. А она…

Сначала она по цыгански чего-то бормотала. А в глазах – пустота.

Потом глянула в лицо Маклахену, и понесло её!

– Будь проклят ты! – кричала она. – Будь проклят ты в родителях своих, и в детях – да не родятся они у тебя больше никогда! Будь проклят ты, убийца! Не человек ты и не будешь человеком! Да чтобы отвернулись от тебя все! Да чтобы ненависть сожрала твоё сердце! Да чтобы печень твоя сгнила от злобы! Будь ты проклят небом и землей, чтобы никто никогда тебя не любил! Да чтобы ни один человек не сказал тебе доброго слова, никто бы тебя не любил, а только плевали на тебя! Да будь ты проклят трижды и четырежды, чтобы не понесла тебя земля, и небо не приняло! Будь ты проклят, пусть смерть твоя будет чёрной, а жизнь ещё чернее смерти! Да сдохни ты, не увидев ни своих детей, ни солнца, ни света! Вижу, вижу… Как огонь погаснет, так и сдохнешь! Слава богу!

Она ещё много чего орала – совсем, видать, ополоумела, – но Маклахен слушать не стал. Не хочешь по-доброму, ну и пошла ты!.. Он плюнул ей под ноги и вернулся к жене.

Та всё слышала, принялась уговаривать мужа, чтобы шёл, вымолил прощение, упросил цыганку отозвать проклятье. Ага, сейчас… Чтобы Пирс Маклахен кланялся какой-то чернозадой!

На третий день Меган сбросила дитё. А через год второй помер, едва родившись.

Маклахен тогда стал искать ту цыганку. Не затем, конечно, чтобы молить её о прощении, нет. Хотел убить её. Если цыганку убить, то и проклятье действовать перестанет. Но не нашёл…

Пирс Маклахен хотел бросить взгляд на скомерский маяк. Но за окном стояла такая тьма, будто наступил поздний вечер. Маяка не было видно за плотной стеной сумерек и чего-то ещё, что густо сыпалось с неба.

Что за чёрт?!

Но не погас маяк, нет! Горит он, должен гореть!

За спиной вдруг распахнулась, ударила о стену дверь из гостиной.

– Ох, боже мой, что творится-то! – услышал он голос жены. – Ох, господи, матерь божья!

Пирс Маклахен степенно, не торопясь, повернулся. Никакая бабская блажь, никакой страх и никакие вопли не заставят его засуетиться или испугаться.

– Что? – спросил он с презрительной усмешкой. – Что у тебя стряслось опять? Чего ты раскудахталась, бестолковая?

– На улице-то что делается! – вскричала Меган. – Страсть господня!

Пирс Малкахен бросил ещё один взгляд в окно.

– Ну, и что же там делается?

– Серо всё, – затараторила жена. – Всё серо и дышать нечем. Как, скажи, небеса сгорели и падают теперь прахом!

Она тяжело, утробно и с надрывом закашлялась в руку. Оторвав руку ото рта, удивлённо и испуганно посмотрела на ладонь, будто жабу выкашляла.

– Матерь божья! – поперхнулась она страхом. – Ох, страсть господня… Что же будет-то?.. На дворе ни зги не видно. А страшно-то как: ни ветерка нет, и только пепел падает, как снег, крупный такой, – она снова закашлялась. – Ох, господи, твоя власть!

– Ладно не кудахтай, – Маклахен направился к гостиной – выйти на улицу, посмотреть, что так напугало эту дуру. Бросил, проходя мимо жены: – Иди работай.

– Да куда же идти-то, господин Маклахен! Там же, говорю, дышать нечем.

– А ты – не дыша, – усмехнулся Маклахен, небрежно хлопнул жену по сутулой спине.

– Шутишь, муженёк, – оживилась та, угодливо подсмеиваясь, вторя нежданной ласке.

– Ну, ты-ы! – осадил он, стреляя в неё взглядом. – Знай место!

– Ох, простите, господин Маклахен, что ж это я! – осеклась жена.

– Конец, – проворчал Пирс Маклахен, берясь за ручку двери. – Конец этому свету грядёт. Скоро все сдохнем.

– Да скорей бы уж, – пробормотала сзади Меган. – Уж что-то и надоело. Устала я, не сказать как.

14. День седьмой. Ллойд

У кошек нет модели взаимоотношений с машинами. С человеком, который сидит в машине – есть, а с самой машиной – нет. У собаки, впрочем, тоже. Никакой инстинкт не обусловливает поведение собаки или кошки, когда она вышла на дорогу и видит автомобиль. Потому что машины придуманы недавно и никогда раньше не пересекали собаче-кошачью эволюционную тропу. Именно поэтому под колёсами автомобилей ежегодно гибнет огромное количество этих животных. И тем не менее, их гибнет меньше, чем людей, у которых имеется модель поведения при встрече с машиной. Ллойд специально интересовался в своё время статистическими данными на этот счёт. Так вот, неразумных животных гибнет меньше, чем разумных людей.

Он думал об этом, понуро следуя за Беатрис, вцепившись в её тёплую руку, обоняя исходящий от неё женственный запах.

Этот ужасный Маклахен представлялся Ллойду машиной – тяжёлым внедорожником, надвигающимся на него – испуганного кота, который не знает, что ему делать и как себя вести. Он мечется по дороге, припадая к раскалённому солнцем асфальту, и чувствует только неправильность всего происходящего и странную потерянность и страх.

Если