Заложницы вождя - Анатолий Баюканский

— Лаврентий, — наконец-то глуховато проговорил Сталин, поднял глаза. И Берия почувствовал, как похолодело под ложечкой. Этот взгляд сатанинских, всепроникающих глаз не обещал ничего хорошего. Берия досконально изучил своего Хозяина. Если долго молчит, держит на весу незажженную трубку, глядит, почти не мигая, — жди разноса. — Почему не докладываешь о сибирском немецком десанте?

— Зачем тревожить, все под контролем, Коба, все в кулаке! — Берия привычно хохотнул, зная, что ему одному можно подурачиться перед Хозяином. — Товарищ Калныш докладывает, что…

— Не знаю, что докладывает твой латыш. — Сталин мягко огладил ладонью красную папку, потом тронул оспины на лице. — На Западном фронте — ЧП, установка «катюш» попала в окружение, пришлось взрывать вместе с расчетом.

— Хорошо, хоть в руки фашистов не попала, — забеспокоился Берия, на мгновение, представив, что будет с ним, если фашистам удастся захватить хотя бы одну «катюшу» — главную ударную силу того времени.

— Почему не спросишь, как это случилось?

— Жду, когда сам скажешь.

— Скажу. Немцы стали окружать установку, «катюша» дала по ним два залпа, а снаряды, наши знаменитые реактивные снаряды, не разорвались, выходит, стреляли стальными болванками, дожили!

— Ты шутишь, Коба!

— Товарищ Сталин редко шутит, редко. Прикажи найти саботажников, узнай, кто испортил снаряды, достань их из-под земли. Лучше расстреляй сто невинных, чем упустишь одного виноватого. Да, за это тебя, Лаврентий, тоже расстрелять нужно. Иди!

Берия встал, хотел было оправдаться, мол, у него под рукой несколько тысяч лагерей, «трудармия», десятки, сотни оборонных заводов, откуда ему было знать, где были изготовлены эти злосчастные снаряды, но лучше было промолчать, попадаться под горячую руку Хозяина не стоило. Берия осторожно направился к двери, но выйти не успел.

— Вернись, Лаврентий, — голос Сталина стал мягче, — ты должен знать все, все предвидеть, мы с тобой отвечаем за исход войны. Эти выскочки-маршалы думают, что рисовать стрелки на картах, бросать миллионы солдат на смерть — самое трудное, нет. Трудней нам. Войска нужно обеспечить необходимым, обезопасить и накормить тыл. На, выпей минералки.

— Спасибо, у меня от твоих слов в горле пересохло, — с облегчением сказал Берия, присел на прежнее место, налил «боржоми».

— Действуй жестче! Беспощадней! Ты можешь. Здорово ты выселил этих…с Поволжья.

— Да, сто семьдесят железнодорожных составов с пособниками фашистов было отправлено за одни сутки. — Берия все еще был скован, он панически боялся Сталина, боялся потому, что не мог разгадать ход мыслей вождя, каждую секунду ожидая непредвиденного удара.

— Мы не имеем права позволять этой бабской немецкой «трудармии» спокойно отсиживаться в нашем тылу, есть наш трудовой хлеб. Фашисты рушат и жгут наши города, грабят и убивают, а мы деликатничаем, легкой работой загружаем, будто без этих немок мы фронт не обеспечим.

— Что делать, Коба?

— Прикажи Калнышу, прикажи другим начальникам лагерей и зон, где занята немецкая «трудармия», действовать более активно, пусть выжимают из них все, что можно, а потом… пусть выводят саботажников на чистую воду, провоцируют инциденты, и расстреливают без суда и следствия по законам военного времени! — Сталин примял указательным пальцем табак в трубке, но не поджигал ее.

— Почему именно с Калныша? Немки в Сибири работают на совесть.

— Ты сильно поглупел, Лаврентий, сильно. Немки не могут работать на нас, на своих врагов. Фашистки ненавидят нас, стараются всячески вредить фронту, мы тоже должны ненавидеть их, уничтожать, как бешеных собак, сострадание смерти подобно. — Невесело улыбнулся. — Иди, расстреливать тебя пока не буду…

Этой же ночью Имант Иванович Калныш имел телефонный разговор с Лаврентием Павловичем Берия. Тот потребовал из пассивной позиции по отношению к немкам перейти в более активную. «Под каким лозунгом живет страна? — спросил Берия и — тут же ответил: «Смерть немецко-фашистским оккупантам». А у тебя немецкие бабы греются у печей да песок в корпуса снарядов подсыпают». Бросил трубку…Калныш долго сидел в полной темноте, осмысливая каждое, сказанное Берией слово.

… Смерть оккупантам… смерть, смерть… Но ведь немки-то наши, советские. Испугавшись конщунственной мысли, Калныш стал торопливо одеваться, прямо среди ночи вызвал капитана Кушака… Предстояло ужесточить жизнь и без того обреченного «немецкого десанта»…

Ссыльные немки диву давались: начальник режимной зоны капитан Кушак, казалось, никогда не отдыхал. Сопровождал колонну на комбинат, встречал у станции. Истый служака, он даже ночевал в «немецком бараке», оборудав себе комнатку рядом с дежурной комнатой ВОХРа. После возвращения с работы женщины то и дело ловили на себе его странные взгляды, от которых любой становилось не по себе. Обычно перед поверкой, капитан, взяв пример с заключенных, заложив руки за спину, медленно, как говорится, неофициально, входил в женский барак, заставляя стеснительных фрау взвизгивать и спешно натягивать на себя одежду, он проходил вдоль нар, сверля замерших от страха ссыльных колючими, гипнотизирующими глазками. Своих неизменных ватных наушников Кушак не снимал даже в помещении. Эльзу обычно смешил этот маленький человек с голым черепом и при черных наушниках, будто бы в уши ему был вмонтирован некий подслушивающий аппарат. Наверное, все было значительно проще, капитан боялся отморозить свои драгоценные, все слышащие уши. Однако, завидя начальника режимной зоны, Эльза опускала глаза: так было спокойней.

Oднажды, перед самым отбоем, после того, как капитан Кушак обошел свое беспокойное хозяйство, толстая Маргарита — бывшая работница сельпо, подняла истошный вопль. В который раз, перерывая собственную постель, причитала в голос:

— О, мой бог! Все это проклятая деревенщина! Последний кусок утащили! Чтоб руки у вас поотсыхали! Клянусь всеми святыми, я так его берегла! — Маргарита со злостью отшвырнула подушку, набитую жесткой соломой, и, как была в одной ночной рубашке, заношенной до черноты, так и соскочила с нар. Не найдя сочувствия у соседок, кинулась объяснять обиду дежурному вохровцу. Слушая Маргариту, мужик ехидно улыбался в прикуренные усы и, будто желая остудить женщину, невзначай пытался провести ладонью по вздыбленной женской груди.

Эльза не узнала обычно смиренную Маргариту. Глаза ее были мокры от слез, полные руки потерянно повисли вдоль туловища. Вскинув нечесаную голову, Маргарита погрозила кулаком в пространство:

— Я буду жаловаться! Ворье несчастное! Отдайте мое мыло, отдайте по-доброму!

Капитан Кушак, заслышав истошные вопли за стеной, буквально ворвался в барак, на ходу застегивая гимнастерку. Всем своим видом показывал, что готов к любым провокациям и намерен тотчас ликвидировать опасность. Увидев полуодетую Маргариту, топнул ногой, приказал женщине немедленно замолчать.

— По какому поводу шум?