Гиллеспи и я - Джейн Харрис

Как говорится, «деньги — универсальный довод».

* * *

Полагаю, старина Финдли не был законченным негодяем. Несмотря на свои недостойные замашки, спустя годы, отвечая на вопросы «журналиста» Брюса Кемпа, он не сказал обо мне ничего дурного, только назвал «любопытной заразой», а ведь мог наговорить выдуманных гадостей (как другие!). Пожалуй, в чем-то мне следует быть ему благодарной, и все же я никогда не прощу ему попыток насолить Неду и его семье.

Старина Финдли-Биндли.

Если вдуматься, он ведь наверняка давно умер. Иногда я невольно чувствую себя последним кряжистым деревом в древнем лесу; собратья послабее рассыпались в труху и сгинули в зловонной трясине, а оно упрямо возвышается над всеми, бросая вызов смерти.

* * *

Я не видела причины посвящать в эту историю знакомых. В моем понимании вопрос был закрыт. Впрочем, в последующие две недели меня ни на миг не покидала смутная тревога; из головы не шло, что Финдли каким-то образом сжульничал. Что касается Неда, похоже, он не принимал всерьез перспективу быть осмеянным в «Тисле», лишь немного стеснялся пристального внимания к своей персоне. Он целиком и полностью сосредоточился на том, чтобы закончить «Восточный дворец» в срок. Зато Энни нервничала и, подозреваю, с ужасом ждала выхода карикатуры, хотя за все время ни разу не заговорила о ней. Я бы с радостью успокоила бедняжку, но тогда пришлось бы сознаться, что я случайно открыла тайну Кеннета, а подобная тема едва ли годилась для вежливой беседы.

Помимо карикатуры Финдли, Энни угнетала необходимость следить за детьми с утра до вечера. Сибил недавно испортила берлинскую вышивку, которой очень дорожила Мейбл, и, видимо, эта гадкая выходка стала последней каплей для Энни. Ее волосы были заколоты еще небрежнее, а во взгляде появилась какая-то обреченность, покорное ожидание новой катастрофы.

Поскольку портрет был почти готов, во время наших сеансов Энни наносила последние штрихи на руки и лицо, но постоянно делала ошибки и вынуждена была их исправлять. Казалось, ее мысли блуждают где-то далеко. По правде говоря, меня радовала рассеянность Энни, ведь в результате завершение работы все время откладывалось. Я полюбила бывать у Гиллеспи и понимала, что скоро мне будет не хватать сеансов позирования.

* * *

Тринадцатого августа я проснулась до рассвета от сильного сердцебиения. Не помню, снились ли мне кошмары, но наяву я содрогнулась от ужаса: а вдруг Финдли нарисовал новую карикатуру на Неда и Кеннета, точную копию первой? Он вполне мог сдать ее редактору, как и планировал. Пугающая картина вырисовывалась в моем мозгу все отчетливее, и, когда в комнату стали проникать рассветные лучи, я окончательно уверилась, что Финдли заранее готовил этот обман. Да, по моей просьбе он уничтожил рисунок — точнее, разыграл фарс, чтобы избавиться от меня. Я буквально видела, как он хихикает себе под нос, воспроизводя карикатуру в мельчайших подробностях!

Свежий «Тисл» должен был поступить в продажу этим утром. Рассудив, что раньше всего газета попадет в лавки по соседству с редакцией, я решила прогуляться в город. Толком не зная, в котором часу доставляют прессу, я с трудом дождалась десяти часов и направилась по Сакихолл-стрит, чтобы в случае чего дойти до Центрального вокзала. К счастью, я вскоре набрела на кондитерскую, где продавались газеты, и сквозь тусклое окошко увидела на прилавке небольшую стопку «Тисла». Купив газету, я выскочила на улицу и дрожащими пальцами стала листать страницы.

Конечно, многим безразлична провинциальная напыщенность «Нашего брюзгливого критика», однако я все же заглянула в колонку «Изящные искусства» (слава богу, ни слова о Неде или Кеннете) и наконец открыла девятую страницу, где обычно печатали карикатуры Финдли. И вот она, еженедельная иллюстрация: мистер Кроухолл в образе тощего угрюмого пугала, окруженного голубями и воронами. Я пролистала газету вдоль и поперек, не в силах поверить, что Финдли сдержал свое слово, но нигде не нашла ни шаржей, ни упоминания о Неде Гиллеспи и его брате.

Наверное, следовало испытать облегчение, но вместо этого я мгновенно изобрела новую опасность: а вдруг карикатуру опубликуют в одном из будущих номеров «Тисла» или в другой газете? Кроме того, если Финдли знает тайну Кеннета, о ней вполне могли слышать и другие.

* * *

После обеда я обещала позировать Энни, однако раздумывала, не отменить ли встречу. Неважно, видели ли Гиллеспи свежий «Тисл», кто-то может заговорить о карикатуре, а я боялась покраснеть и выдать себя. Однако отменять встречу в последний момент было неловко, поэтому, набравшись решимости не вступать в разговоры о Финдли, в условленные два часа я отправилась за угол, в дом номер одиннадцать. День выдался теплый и солнечный, на небе не было ни облачка. Я застала Энни одну с детьми. Нед ушел в Художественный клуб руководить размещением своих работ на просмотре, назначенном на этой неделе, а горничная Кристина выпросила выходной, чтобы навестить якобы захворавшую мать.

В тот день нездоровилось еще кое-кому. Когда я пришла, Роуз спала наверху, а Сибил лежала на диване в гостиной, укрытая одеялом. Неподалеку стояла пустая миска. Девочка была одета в тонкую сорочку, а в руке держала зеркальце. Она была еще бледнее обычного, под глазами легли лиловые тени. Когда я вошла, Сибил недобро взглянула на меня исподлобья и вновь отвернулась.

— Бедняжка, — сказала Энни. — Ее опять тошнит.

Расстройства пищеварения наряду с головными болями с недавних пор стали любимым способом Сибил привлечь внимание. В последнее время она капризничала и куксилась. Когда ее уличали в опасных шалостях, она больше не закатывала истерики, а делалась отстраненной и молчаливой — как будто что-то тайно замышляла. В присутствии Сибил я чувствовала себя все неуютнее. Когда мы с Энни вошли в гостиную, она наблюдала за каждым шагом, лежа к нам спиной: девочка держала зеркальце под углом, ловя наше отражение. В серебристом овале мелькнули широко распахнутые глаза. Интересно, мне казалось, или даже ее тощие лопатки излучали ненависть?

Энни развернула мольберт, демонстрируя мне портрет. На холсте красовалось мое изображение в пурпурно-серых тонах. Цвета сочетались гармонично, мазки были плавными и уверенными. Конечно, я никогда не была ни красивой, ни хорошенькой, но Энни сделала меня почти миловидной — по крайней мере, очень стройной!

— Много еще осталось?

— Ох, я сегодня закончу. Надо доработать руки, но это недолго. Начнем?

Я подошла к окну и села в хорошо знакомое кресло. Меня вдруг охватили тоска и уныние. Последний сеанс. Мне будет не хватать визитов на Стэнли-стрит, даже несмотря на Сибил. К счастью, позируя, я обычно ее не видела, поскольку наша «мастерская» располагалась в углу. Пока мы работали, меня невольно тяготило ее присутствие. Время от времени девочка смотрела на нас в зеркальце, опуская его за мягкий подлокотник дивана. Правда, сегодня она хотя бы молчала.

Что касается Энни, она держалась еще более отстраненно, чем в последнее время. С того дня, когда я встретила Неда на лестнице и Энни услышала наш разговор, она относилась ко мне весьма прохладно. Я не могла понять, чем досадила ей: разумеется, для ревности не было оснований, но, похоже, ей не понравилось, что я даю советы ее мужу. К тому же она наверняка еще не видела свежий выпуск «Тисла» и по-прежнему боялась карикатуры.