Смерть президента - Виктор Пронин

— Да? — опять задумался Пыёлдин.

— Ты же для этого и пришел сюда, разве нет?

— Ну, хорошо… С тебя, Ванька, и начнем. Оружие, наркотики, драгоценности, деньги? — Пыёлдин протянул руку.

— Ничего нет, — покачал тот головой. — Никогда не держу при себе ни денег, ни оружия.

— Так… Где же ты хранишь свои миллионы? Где прячешь бриллианты и золотые слитки?

— В сейфе, — просто ответил Цернциц.

— А где сейф?

— Там, — Цернциц неопределенно махнул рукой куда-то за спину, давая понять, что сейф — это вовсе не ящик с деньгами.

— Там надежно?

— Вполне.

— Это хорошо… — Пыёлдин снова протянул руку. — Ключи.

— Отстал ты, Каша… С тех пор как мы с тобой брали сейфы в сельских сберкассах… многое изменилось.

— Что же изменилось?

— Ключей-то нет.

— С собой не носишь?

— Их вообще нет. Каша, там все не так, как ты думаешь.

— А как я думаю?! — взвился Пыёлдин, решив, что Цернциц морочит ему голову.

— Сейф отзывается на мой голос. Я попрошу его открыться, он откроется. Не попрошу — не откроется.

— И больше ни на чей голос… — Пыёлдин не закончил и вопросительно уставился на Цернцица — не пытается ли старый подельник надуть его.

— Больше ни на чей.

— Ни на чей?! — ужаснулся Пыёлдин.

— Поэтому, Каша, не надо меня расстреливать. И выбрасывать в окно не надо. И постарайся не огорчать.

— Жалеть тебя надо? Любить? Гладить по головке?

— Да, Каша, да, — печально проговорил Цернциц, удрученный тем, что ему приходится объяснять такие простые вещи.

— А если нет… То что будет? — ехидно усмехнулся Пыёлдин.

— Сейф не откроется.

— Это как?

— Если у меня будет печальный голос, дрожащий голос или просто огорченный… Сейф не откроется. Он распахнет свое нутро, только когда будет уверен, что я в прекрасном настроении, что я здоров и счастлив. Что никто не угрожает мне, никто меня ни к чему не принуждает.

— Ни фига себе! — восхитился Пыёлдин. — Ну, ты даешь, Иван! С тобой не забалуешь!

— Так было всегда, Каша.

— Да? Ну, хорошо… Пошли к народу. Народ заждался.

— Они хотят определенности.

— Получат.

— Мне кажется, ты и сам не знаешь, чего хочешь, Каша.

— Да? — обернулся на ходу Пыёлдин. — Разберемся. — Он вышел из темноты коридора на освещенное пространство и остановился перед толпой подавленных, настороженных людей.

Зрелище было удручающее. Некоторые, устав, сидели на полу, другие расположились на ступеньках лестницы, на подоконниках, многие даже лежали, воспользовавшись тем, что весь пол бы покрыт высоким ковром. На некоторых выпитое подействовало прямо-таки благотворно — едва приняв горизонтальное положение, они попросту уснули. Но насладиться Пыёлдин им не позволил.

— Минуточку внимания! — крикнул он сорванным голосом. — Минуточку внимания! — повторил он и звонко хлопнул в ладоши, точь-в-точь, как это делал, промышляя массовиком-затейником в днепропетровском парке имени Чкалова. Легкий говор, начавшийся в толпе при его появлении, мгновенно смолк. — Что?! — резко обернулся Пыёлдин на чье-то неосторожное движение. — Есть вопросы?

— Вопросов нет, — поспешно ответил толстый мужик, который, кряхтя и ворочаясь, пытался подняться, чувствуя, что его лежачее положение раздражает Пыёлдина.

— Я так и знал. — И ствол пыёлдинского автомата ушел в сторону от барахтающегося толстяка. — Значит, так, господа отдыхающие, — снова выскочили слова из его затейницкого прошлого, — сейчас все по одному проходят вот в этот зал, вот в эти двери. Только по одному, без давки и суеты, — ствол автомата медленно прошелся по примолкнувшей толпе.

Ухватив за рукава двух своих боевиков, Пыёлдин подволок их к двустворчатой двери и поставил по обе стороны. Потом загадочной своей походкой, усвоенной скорее всего все в том же парке имени Чкалова, приблизился к стойке Анжелики. Заглянув за перегородку, увидел большую коробку из-под сигарет. Вытряхнув красавице под ноги все ее содержимое, он поставил коробку у входа в зал.

— Зачем это, Каша? — спросил Хмырь.

— Надо! — отрезал Каша, даже не обернувшись. — Вот сюда, — Пыёлдин не очень чистым указательным пальцем указал на коробку, — всем надлежит сбрасывать оружие, деньги, наркотики, драгоценности, — он обвел толпу напряженным взглядом. — Кольца и браслеты, бусы, амулеты, — нараспев произнес он, вспомнив очередные слова из своего бурного прошлого. — Если кто оставит при себе хоть что-нибудь из того, что я перечислил, — Пыёлдин снова прошелся взглядом по толпе, и послушный автомат повторил его взгляд, — расстрел на месте. — Последние слова Пыёлдин произнес совсем тихо, но в мертвящей тишине его услышали все. — Вопросы есть? Вопросов нет. Первым пройдет мой давний друг и надежный соратник Иван Иванович Цернциц. Прошу! — повернувшись к Цернцицу, он сделал широкий приглашающий жест.

— Видишь ли, Каша…

— Ну?

— Мне бы не хотелось…

— Чего бы тебе, Ванька, не хотелось? — вкрадчиво спросил Пыёлдин, приблизившись к Цернцицу вплотную.

— Мне бы не хотелось тусоваться рядом с тобой во всей этой катавасии…

— Стесняешься? Напрасно. Я вот, например, всегда гордился дружбой с тобой. И тебе советую — гордись. Гордись, Ванька, у нас с тобой еще много чего впереди.

И Цернцицу ничего не оставалось, как медленным, деревянным шагом пройти в зал.

— Золоченые зажигалки, авторучки с золотыми перьями, мундштуки и портсигары тоже входят в список, — крикнул ему вслед Пыёлдин, но Цернциц даже не оглянулся. — За них тоже полагается расстрел на месте, — последние слова Пыёлдин произнес, уже повернувшись к толпе.

Возникла некоторая заминка, никто не решался шагнуть к двери первым. И тогда Пыёлдин сам схватил за шиворот первого подвернувшегося мужика и подволок к двери. Мужик оказался полной противоположностью самому Пыёлдину — высок, полноват, но полнота у него была какая-то уверенная, судя по всему, в своей предыдущей жизни он был и обеспечен, и уважаем. Правильные черты лица несколько портила неестественная бледность, но мужик изо всех сил старался свой испуг спрятать.

— Обыскать! Ощупать! Обмацать! — приказал Пыёлдин и тут же сам показал, как это следует делать. Быстро, как с болта, свинтил с пухловатого пальца мужика золотой перстень, украшенный бриллиантом размером с хорошую горошину, и небрежно бросил его в коробку. — Это все? — спросил Пыёлдин.

— Все! — ответил тот с легким вызовом.

— А деньги?

— Ах, деньги. — На этот раз в его голосе прозвучало еле заметное пренебрежение, о чем, дескать, можно говорить с человеком, который требует деньги. Вынув из внутреннего кармана плотный кожаный кошелек, мужик, даже не заглянув в него, бросил в коробку. Однако Пыёлдин чутко уловил нотку пренебрежения в голосе красавца, и это ему не понравилось.