Загадка Ноттинг-Хилла - Чарлз Уоррен Адамс

6. Записка карандашом, найденная на подушке мистера Андертона

«Пусть никто не осудит меня за то, что я сейчас сделаю. Бог свидетель, как я пытался это в себе преодолеть. Дорогая! Бесценная моя! Разве не являлась ты ко мне день и ночь, маня за собой? И вот не осталось никаких шансов. И вот исчезла последняя надежда избежать этого проклятия, этого чудовищного позора, что подталкивает меня к могиле. Да, дорогая, моя честь, честь твоего мужа превыше всего. Конец всему. Никаких шансов, никакой надежды, только стыд, позор, смерть. Я иду, дорогая. Тебе известно, повинен ли я в кошмаре, в котором меня обвиняют. Дорогая, единственная моя, я вижу, как ты улыбаешься при одной лишь мысли о таком. Господь да благословит тебя за эту улыбку. Господь да простит меня за то, что я собираюсь сделать. Господь да соединит нас, дорогая».

1. Свидетельство мистера Хендерсона

В заключительной части данного свидетельства передо мной стоит задача двоякого характера. Во-первых, связать в единую цепь звенья событий, обстоятельства которых уже были детализированы; во-вторых, прояснить общее их отношение к факту смерти мадам Р**, чем я сейчас и намерен заняться вплотную и без промедления. Именно явная взаимосвязь ее смерти со всеми вышеописанными событиями и подтолкнула меня заняться расследованием в области, находящейся за пределами моих должностных обязанностей. Не сомневаюсь, что после ознакомления с нижеприведенными показаниями вы убедитесь в уместности моих действий.

Досадно, что в этой важной части дела (равно как и в другой, не менее значимой, где речь шла о подозрительных обстоятельствах первого случая заболевания мадам Р** в Богноре) показания принципиально важных свидетелей находятся под большим вопросом. И дело здесь не в моральном облике этих лиц, ибо, насколько мне стало известно, и служанка, и ее любовник Джон Стайлз вполне заслуживают доверия. Что же касается молодого человека по фамилии Олдридж… то, невзирая на то что парень глуповат и рассеян, из того места, где он служит, на него поступила вполне доброжелательная характеристика. При этом важность свидетельств двух вышеупомянутых персон значительно уменьшилась с учетом обстоятельств, при которых они были получены. Что же касается другого упомянутого свидетеля, то здесь явно налицо предубежденность, что лишь усугубляет несколько сомнительный характер показаний. Впоследствии появятся еще и дополнительные поводы для сомнений в этой связи.

Насколько вы помните, именно с письма этого молодого человека по фамилии Олдридж и началось расследование, результаты которого вам представлены. Показания Олдриджа дают нам повод заподозрить барона в злом умысле. Вкупе с обнаруженными материалами я представляю итоги проделанных мною последующих запросов касательно дела четы Андертонов. Должен признать, что, невзирая на некоторые сомнения в подлинности свидетельства Олдриджа, я все же склонен считать, что в целом оно правдиво, хотя здесь и наличествует определенный личностный момент, связанный с бароном Р**. И эти показания достаточно важны. Вот отчего они занимают немало места в данном разделе. Из них, вместе с другими материалами дела, мы узнаем подробности выселения молодого человека. Вам предстоит сопоставить его версию с позицией барона Р**.

Говоря о двух других свидетельствах, отметим, что они в известном смысле подтверждают показания Олдриджа. Такого рода совпадения встречаются в уголовной практике. С ними дело обстоит несколько проще. Эти два свидетеля явно не были ни в чем замешаны; факты таковы, что о преступных намерениях и речи быть не может. Даже если таковые и имелись, то непонятно, каким образом эти намерения могли бы отразиться в данных показаниях. Более того, не обсуждается также и возможность какого-либо сговора в ущерб третьей стороне.

В заключение я хотел бы также упомянуть обрывок бумаги, обнаруженный в апартаментах барона на Рассел-Плейс и отмеченный номер журнала «Зоист», принадлежавший покойному мистеру Андертону. Мистер Мортон в своем свидетельстве упоминал о статье из этого журнала, ставшей предметом дискуссии дома у мистера Андертона 13 октября 1854 года. Что касается обрывка бумаги, то это фрагмент письма, текст которого я постарался, по мере возможности, восстановить. Будем исходить из того, что мне это удалось сделать; добавим также тот факт (я смог убедиться в его достоверности), что «очень рано утром», на следующий день после кончины мадам Р**, барону нанесла визит некая иностранка. Все это может дополнительно прояснить туманные обстоятельства смерти жены барона. Важность второго документа в этом деле неоднозначна.

Признаюсь, когда я впервые задумался о возможной взаимосвязи, я отбросил эту мысль как абсурдную. Считаю своим долгом добавить, что, по мере дальнейшего развития процесса моих расследований, сам факт возможности очевидной взаимосвязи все более и более овладевал моим сознанием. Это казалось единственным способом распутать клубок уникальных хитросплетений. Ничего подобного ранее мне не встречалось. И хотя даже теперь я все еще не готов окончательно принять это в качестве окончательного решения задачи, еще менее я склонен просто отказаться от такого варианта разгадки. Итак, я предоставляю вам принять решение. Хочу лишь подчеркнуть, как я это делал в предшествующих моих служебных записках, что, даже признавая значение этих событий и впечатление, которое они произвели на барона, а также финальный успех плана, основанного на внушении, все же не стоит сразу допускать возможность использования (а именно это и хочется сделать) этих чудовищных утверждений из «месмерического» журнала.

Таким образом, я представляю на ваше рассмотрение заключительную часть свидетельских показаний. Затем я хотел бы сделать некое финальное обобщение материалов дела, прежде чем вы примете окончательное решение.

2. Свидетельство миссис Джексон

«Меня зовут Мэри Джексон. Я живу на Госуэлл-стрит, Сити-роуд. Я работаю сиделкой по месячному договору. В июне 1856 года я была нанята для оказания ухода за мадам Р**. Меня рекомендовал барону доктор Марсден, который снимал квартиру в одном доме с ним. Я неоднократно ухаживала за пациентами доктора Марсдена. Мадам Р** была больна не очень серьезно. Не думаю, что ей действительно требовалась сиделка. Конечно, это было и к лучшему, как и с любым другим, но она могла обойтись и без меня. Я стала работать по желанию барона. Он был какой-то встревоженный. Этот бедный джентльмен очень любил свою жену, не думала, что бывают такие хорошие мужья. Я уверена, что ни один другой муж не был бы так заботлив, а она с ним была так холодна. По-моему, он ей вообще был безразличен. Она с ним первой никогда не заговаривала, она вообще мало говорила. Она всегда казалась напуганной, в присутствии барона — особенно. Она его явно боялась, но я не знаю почему. Он с ней всегда был ласков. Я не встречала настолько галантного и любезного джентльмена. Не скажу, что он не был педантичным, очень даже. Если бы все мужья были бы хотя бы наполовину педантичны, как он, у нас, сиделок, не возникали бы так часто проблемы. Все в этом доме происходило строго по часам. Каждое утро он давал мне список лекарств и продуктов питания, которые надлежало подавать строго в указанное время. Все было наготове, и я должна была подать вовремя. Кроме меня, этим никто другой не занимался. Сам барон никогда ей ничего не давал. Никогда. Я в этом вполне уверена. Он любил повторять, что это обязанность сиделки, вот и все. Он говорил, что повидал немало различных больных и привык не вмешиваться в работу сиделки. Хорошо бы и другие господа так считали. Особенно педантичен он был в отношении лекарств. В нашем распоряжении всегда были нужные для этого пузырьки. За дюжину чистых пузырьков можно было выручить шиллинг, но барон был против этого. Взамен этого он сам предпочитал выдать мне шиллинг. Все пузырьки складировались в буфете. Они никогда не были полностью опорожненными. Барон считал необходимым иметь наготове свежую порцию лекарства до того, как закончится предыдущая доза. Он говорил, что это ему нужно для предотвращения какой-нибудь оплошности или нежелательной случайности. Он был очень аккуратный джентльмен. Я ухаживала за мадам Р** каждый день вплоть до ее выздоровления. Я могу поручиться за то, что во время моих дежурств, кроме меня никто ей ничего не давал съесть или принять».