Рубежи свободы - Влад Савин

Затем, и думать нечего, Сеню с Людой отселят. Так как Люда зимой родила (и души не чает в своем Жорике). И ее благоверный Сенечка даже из института ушел на завод (правда, техником, а не к станку), но говорил, под обещание от предприятия жилплощадь предоставить — а семейным сейчас обычно уже не комнаты дают, а "однушки" в новостройках (хотя в панельных домах и лифта нет, и потолки низкие, и место часто на самой окраине). Но все же свое жилье, не коммуна — не надо в очередь выстраиваться утром у ванной или туалета, и на кухне решать, кто прежде конфорки займет, а кому подождать с готовкой. И тоже вопрос, кого взамен вселят — наверное, каких-нибудь провинциалов, или вообще деревенских.

Ну а Вера Матвеевна наверное, в своей комнате до конца жизни останется. Если жила в этом доме еще с прошлого века (тыща восемьсот какой-то год), не барыней конечно, прислугой. Муж у нее в Гражданскую сгинул, сына еще перед войной убили на Халхин-Голе, дочь за лейтенанта вышла, в мае сорок первого, вместе с ним уехала в Белосток, почти на самой границе, так там вместе и пропали. А она хлопочет, на одну пенсию, раньше еще где-то вахтершей сидела, теперь говорит, ходить далеко не могу. И соседям рада помочь чем может — и мы ей тоже, когда нужно было. Хотя бы и с новыми жильцами она так же ужилась!

Ну а мы с Петенькой… он хочет, чтобы сын был, придется согласиться! Но лучше, так, чтоб лето еще можно было отдохнуть, съездить куда-нибудь. На Рижское взморье, как в пятьдесят первом, вместе с Марией Степановной и ее мужем, майором — который всю дорогу за рулем был, а то "москвич" купили, а Петя водить не умеет! Так что лучше, поездом, спокойнее так. Или на теплоходе, по Волге — как канал прорыли, от Химок можно до Астрахани плыть! Но тогда, Петя, мне надо еще раз к Смоленцевой сходить в "итальянскую моду", а то мне надеть будет нечего! Ну, Петенька, не морщись, я не бриллианты прошу, как всякие там, в мире капитала! Разве тебе не приятно, когда я с тобой рядом, буду красивой и нарядной, одетой по последней моде?

— А лучше, как в кино — сказала Люда, заглянувшая на кухню, сама в халате и непричесанная — "муж работает, жена красивая". Только там это слова вовсе не положительной героини?

А что плохого? Ведь дважды два всегда четыре, а не пять, кто бы это ни говорил? Как мы раньше жили — во всем нуждаясь, новые туфли купить было событием! Ну а теперь, все налаживаться стало, цены снижают каждый год, жить действительно стало лучше — товарищу Сталину спасибо!

И вдруг все это прекратится — если завтра снова война, и придется всем пояса затянуть? Марь Степановна не только "Комсомолочку" приносит прочесть, толстый такой журнал с "русско-итальянскими модами", но и "За рубежом", где пишут, что о наших советских людях читают в мире капитала. "Славянская раса, это не белая раса", а каково в Америке "не белым", это известно еще по довоенному фильму с Орловой. Или про "коммуновирус", вот даже Санек запомнил — что "коммунизм, это заразная болезнь". А раз их власть дозволяет такое печатать, значит и сама так думает. Как Гитлер, который тоже ведь когда-то притворялся приятелем, и даже пакт заключил! Но товарищ Сталин, выходит, знал, раз мы еще с первых пятилеток к войне готовились? И теперь он тоже говорит, что империализм никогда с самим нашим существованием не смирится! Значит, снова будет война, теперь уже с атомными бомбами! Это пока лишь можно чуть отдохнуть, хорошо пожить! Чтоб, даже если до старости, как Вера Матвеевна, не доживем — было, что вспомнить.

— Петенька! Давай вместе наш бюджет посчитаем. Сколько я завтра могу у Смоленцевой потратить?

Валентин Кунцевич. Москва, 16 мая 1953.

Кто воевал, имеет право у тихой речки отдохнуть. И пофиг, кто эти слова говорит у Маяковского! Поскольку именно они соответствуют моему настроению сейчас!

Скоро одиннадцать лет как мы здесь. Из 2012 года попали в 1942й, в самое пекло войны. Девять нас было, отряд подводного спецназа СФ, прикомандированный к атомной подводной лодке "Воронеж" — куда после бросала нас судьба, приказ и оперативная обстановка, даже перечислить сложно. Никелевые рудники Петсамо, Невские пороги, Днепровский вал. Варшава, Будапешт, Рим. Зееловские высоты за Одером и охота на фюрера. А был еще ночной абордаж в Атлантике — о котором не расскажу никому и никогда, подписку давал.

В год Победы (в этой реальности, сорок четвертый, а не сорок пятый) гуляли мы на этом самом месте — перед тем, как снова разлететься в разные края по делам службы. Ленинские Горы над Москвой-рекой, откуда вся столица как на ладони. Были мы тут — наш отец-Адмирал, Юрка со своей итальяночкой, я, и Она — которая со мной никогда не будет, поскольку не просто "другому отдана", но и искренне того любит. Не догадывается, что я, как краском Иван Варава из неснятого пока здесь фильма "Офицеры" — "Любочка, у меня нет никого кроме вас". Когда меня тут убьют, вдруг я в параллельной реальности воскресну или вселюсь в кого-то, как когда-то в фантастических книжках читал? Хорошо бы в иной год сорок четвертый попасть, до того как Она погибнет, двух недель до освобождения Белоруссии не дожив (и свободная еще). Отобью я Ее от фрицев, "и будем мы жить долго и счастливо, вместе состаримся и умрем в один день". Тьфу, ну и мысли в голову лезут! Тридцать лет мне (по Кукину), возраст вершины. И пока что я на тренировке, хоть в дуэли, хоть в спарринге, хоть на полосе препятствий, молодым щеглам фору даю — а "молодые" в наших войсках, это минимум год срочки отслужившие "с отличием". Вот только воевать им уже не пришлось — в строй встали те, кто в Отечественную были еще мальцами.

— Валентин Сергеевич! Что с вами?

Машенька — красавица, комсомолка, спортсменка, а еще сестричка из нашего госпиталя. Когда я спросил из любопытства, как это она с такой легкостью с работы отпрашивается всякий раз, как я за ней заезжаю — время-то сталинское, суровое (хотя даже в реальности, за опоздание или прогул в ГУЛАГ не сажают — это было максимальным из предусмотренных наказаний, реально применяемым редко, и против злостных нарушителей трудовой дисциплины, "в запой ушел, три дня на работе не появлялся") — то в осадок выпал, услышав от главврача:

— Вы, товарищ Кунцевич, Дважды Герой, и были ранены и контужены, исполняя интернациональный долг в народном Китае. А потому, пусть вас наша медработник сопровождает, как бы не вышло чего. На то и особое распоряжение есть!

Ранение и контузия были, в самом конце того китайского рейда, когда "мустанги" нашу колонну атаковали, и приложило меня слегка осколком (хорошо, в бронике был — отделался легко). Но с тех пор все зажило давно — и сейчас я, хоть в космонавты (которых нет пока), или в олимпийскую сборную (если бы дозволили, успел бы, хоть в Лондон в сорок восьмом, хоть в Хельсинки в прошлом году). Вот только, Машенька-Мария, как бы ты мне даже при нужде медпомощь оказывала бы, если в руках у тебя лишь крохотная сумочка и свернутый зонтик, а не докторский саквояж с аптечкой? Знакомы мы с октября пятидесятого, как я после тех китайских приключений лечился — только встречаемся урывками, когда я в Москве, "сто часов вдвоем", вот крутятся в голове слова песни из иных времен. А в этом мире женщины ждать умеют — грешен, использовал я возможности нашей Конторы в личных целях, чтобы проследить, нет ли у Марии еще кого-то кроме меня, и сомневаюсь, чтобы в веке двадцать первом девушка стала бы ждать так, третий год уже скоро! Хотя "особое распоряжение", догадываюсь кто отдал, и зачем — из всех, кто из будущего попали, я последним "неокольцованым" хожу, и ясно, что лишь проверенной и надежной дозволят к носителю одной из высших тайн СССР подойти. Так может и нет никакой любви, а есть приказ, вот вызвали Машеньку куда надо и сказали — или поедешь в Магадан, лагерной медсестричкой, или совет да любовь, и еще регулярные тайные доклады о благонадежности супруга? Вот потому я окольцеваться и не спешу.