Без права на жизнь - Геннадий Ангелов

— Я последний раз повторяю, Олег Витальевич, этот человек числится за моим ведомством. И я вам запрещаю его трогать, и всячески ставить палки в колёса.

Ткачёв протянул мне руку, и крепко пожал. Моя физиономия сияла, как новогодняя гирлянда, и набрав в лёгкие воздуха, я едва не закричал: «Служу Отечеству», но вовремя сдержался.

— Если он Ваш человек, так и забирайте его, возражать не стану. Только пожалуйста, предоставьте мне необходимые бумаги на заключённого Дёмина Михаила — с Верховного Суда Украины, либо с администрации Президента. Тогда вопросов не будет. И Вы сможете прямо отсюда вывести Дёмина под белые рученьки на свободу. Пока, увы, извините. Он заключённый, который отбывает наказание по решению суда. И никто это наказание не отменял. Из-за Вашего подопечного у меня пропал человек. Комната для принятия пищи разбита в дребезги. Беспредел, не меньше. И это при моём опыте работе с заключёнными, причём положительной работе, прошу заметить. Всё летит к чертям!

— Кто у Вас пропал? Причём здесь Дёмин?

Глаза Ткачёва округлились, он внимательно посмотрел на меня и насупился. Делая вид, что меня это не касается, я отвернул голову и принялся рассматривать унылый пейзаж за окном.

— Смотрящий исчез, «Михо».

— У Вас есть смотрящие? Странное дело, когда в стране идёт борьба с организованной преступностью, в самом сердце нашей многострадальной Родины, находится колония с воровскими понятиями. Это как понимать, господин Стрельцов?

— Как хотите, так и понимайте, это моя работа, за которую я несу ответственность.

Стрельцов передёрнул плечами и покраснел. По его выражению лица было видно, что ему не нравится тон разговора, и то, куда это всё приведёт.

— Мы боремся, как можем, уверяю Вас. Пока, быть может, результаты нашей работы не так видны, но дайте время. Смотрящий — это так, одно название. Когда в отряде двести человек, уж Вы мне поверьте, начальник отряда не может реально контролировать то, что творится внутри отряда. Поэтому такой человек необходим. Название старое, советское, не спорю, но мы меняемся, проводим реформы.

— Давайте так, — прервал его на полуслове Ткачёв. — Я не докладываю наверх о том, что здесь творится, Вы в свою очередь не трогаете Дёмина. Только так, этот разговор, как и моё слово, останется в этих стенах. И никто не узнает.

И в знак своего расположения и открытости, Ткачёв протянул руку Стрельцову.

— Мы уже и так с вашим подопечным договорились, — и Стрельцов, заметно повеселев, подмигнул.

— Вот и чудненько, вот и славненько, — ответил Ткачёв и посмотрел на часы. — Вы меня извините, но у меня не так много времени. Можно мне с глазу на глаз поговорить с Михаилом?

— Конечно, конечно, ухожу.

Когда закрылась дверь за Стрельцовым, Ткачёв покачал головой.

— Как можно было так вляпаться, Миша? Откуда взялся этот грузин?

— Обстоятельства, больше ничего.

— Ты ему рассказал правду?

— А что мне, по-вашему, оставалось делать? Строить из себя дурачка, ваньку валять? Он не сразу поверил, но когда увидел настоящих немцев, своё мнение поменял.

Я усмехнулся и тяжело вздохнул.

— Что дальше делать? И как быть с «Михо»?

— Не знаю, не знаю, мы впервые столкнулись с такой проблемой. И такое решение я не могу принять один. В одном я уверен, и ты согласишься со мной, что о ходе нашей операции не стоит говорить вслух. Может стоять прослушка.

— Мне трудно играть втёмную, и помощник не помешает.

— Миша, «Михо» преступник, за которым ни одно ограбление. Матёрый, своенравный. Я уже успел изучить его личное дело. Не подарок, честно скажу. С малолетки по тюрьмам и лагерям. Биография под стать характеру и волчьей натуре.

Ткачёв задумался и, усевшись прямо на стол, почесал затылок.

— Я не могу дать разрешение на то, чтобы его использовать в деле. И правильно было бы вернуть его обратно. Грузин все карты спутает. Заставить его молчать, мы не сможем. И тогда наш проект окажется под угрозой. Как кстати, и твоя свобода.

— Не понял?

— Что тут понимать, Михаил. В случае, если информация всплывёт на поверхность, моё ведомство займет позицию «моя хата с краю, ничего не знаю». Руководство никогда не признает тот факт, что мы проводили перемещения во времени. Улавливаешь суть?

— Как не уловить.

Мне на какое-то мгновение стало не по себе. И я уже ясно представил, что в случае провала, придётся тянуть срок до конца. И когда я выйду на свободу, мой ребёнок будет ходить в детский садик. Влип, по самое не могу. И из этого дерьма не выбраться.

— И я окажусь в роли ненужного свидетеля?

— Миша, не стоит так драматизировать. Я рассказал про самый неудачный исход операции. Чтобы ты знал реалии, и понимал насколько важно не облажаться.

— Успокоили, не то слово. Какая операция? Знаете, может мне проще отказаться от всей этой затеи! В конце концов, мне что, больше всех нужно? У меня жена в положении, вот-вот должна родить, и я уже не один. Отсижу свой срок, если получится, заработаю условно-досрочное и с чистой совестью на свободу.

— Причина? На всё должна быть своя причина, — ответил Ткачёв.

— Причина? Например, то, что имея все возможности и зная, как я угодил за решётку, Ваше ведомство палец о палец не ударило, чтобы помочь, вытащить из этого болота.

— Мы не администрация Президента, прости.

— Как же, не администрация. Когда вам что-то нужно, вы проворачиваете любые дела. Или Вы думаете, что я не знаю.

— Ты готов отказаться?

Голос Ткачёва слегка дрогнул, он почувствовал, что настроен я решительно и не думаю идти у него на поводу.

— Обещаю, как всё закончится, мы сразу тебя освободим.

— Ваши обещания, по большому счёту, фикция. Если случится провал, вы меня и не подумаете вернуть. Бросите без зазрения совести.

— Михаил, в любом деле есть риск, и ты как солдат должен это понимать.

— Солдаты не бросают своих умирать на поле боя. Но вот ваша контора готова на любую подлость, лишь бы выйти сухой из воды.

— Значит отказываешься? Что ж, тогда будем прощаться. Забудь обо всём, что было и не вспоминай.

И тут я вспомнил про «Михо», и под ложечкой засосало. Он меня ждёт, надеется и верит. Из-за меня он оказался на краю гибели, и бросать человека было не в моих правилах.

— Что будет с грузином? Вы его там оставите? Или вернёте обратно?

Ткачёв поднял указательный палец вверх, и сказал:

— Как решит руководство, так и будет. Но не думаю, что захотят оставить в сорок третьем году.

— Ладно, чёрт с вами, я согласен.

Это решение далось мне с трудом, только бросать человека, неподготовленного, в логово врага, было не по-мужски и не по-человечески.