Невеста трех женихов - Галина Артемьева

– Что они там с тобой делали? Инночка, что случилось, дорогая? – растерянно спрашивал Саша, движимый единственным желанием – убраться поскорее восвояси из этих дивных мест.

Их побуждения явно совпадали: Инна шепотом умоляла увезти ее домой скорее. В руке она сжимала выпотрошенную игрушку. Естественно, муж не стал ничего расследовать: не мог он оставить жену в таком состоянии, да к тому же без обуви, ждать, пока он будет прояснять ситуацию.

Плевать было на сюрприз: он позвонил Сережке, и тот немедленно примчался, подхватил сестру на руки, закружил. Она без улыбки прижалась к брату. Так он и донес ее до машины.

Дома почему-то поднялась температура. Наверное, организм пытался путем физических страданий отвлечь от мук душевных. Лечили, пичкали лекарствами.

А что потом?

Вроде бы – ну подумаешь… Мало ли с каким хамством мы дома встречаемся лицом к лицу? И привыкли, и не реагируем. И плюем, и даже смеемся.

Так утешали все любящие Инку люди. И она кивала. Соглашалась. Очень-очень старалась. Но что-то в ней сломалось насовсем. В Москве ей не хотелось выходить на улицу. Она отказывалась даже от любимых прогулок по бульварам. Прежде уж они с Сашей пошатались бы! Поболтали бы обо всем на свете, нахохотались бы до боли в животе. А тут она едва дождалась времени отлета. Муж уверял, что со временем все впечатления сотрутся, все вернется на круги своя. Инка изо всех сил старалась его не огорчать. Но страх и тоска не оставили ее и в Париже. Она безвылазно сидела дома, писала свои рассказы, стихи. К телефону не подходила.

Светка приехала к ней поездом Милан – Париж на неделю по просьбе Саши. Он должен улетать на гастроли, но не знал, как оставить Инку одну в чужом городе после того, что произошло на родине.

Инка на первый взгляд показалась Свете вполне нормальной Инкой, какую она знала с детства. Читала свои стихи, слушала истории про новую Светкину жизнь, шутила. Только наотрез отказывалась выходить из дому. Ни по магазинам, ни в кафешку, ни в музей. Да что ж это такое! Быть в Париже и не нагуляться до одури, не надышаться его волшебным воздухом, в котором витает очарование и любовь!

– Ну, и что дальше? Так и будешь дома сидеть? – спросила наконец огорченная Света.

– Я не знаю, что дальше. Думала, пройдет. Но – никак. Я, наверное, не смогу больше в городе жить. Ни в каком.

– А как же? Где же?

– Я себе представляю безлюдное место в горах. Чтоб туда трудно было добраться. И чтоб ни от кого не зависеть. Я хочу там тихо жить, гулять, творчеством своим заниматься. Никого чужих не видеть.

И это говорила общительная и дружелюбная Инка! Невероятно!

– Но ты понимаешь, что для Саши это невозможно – в горах с тобой жить? Как он по концертам ездить будет?

– Я все понимаю. И допускаю, что все будет ужасно. У нас с ним. Но я… Меня будто и нет уже.

Инка опустила голову. Заплакала, подумала было Света. Но нет, слез не было. Она просто будто ушла и дверь за собой заперла. Значит, все, решила для себя, как ей выжить.

– А меня к себе в горы позовешь?

– Конечно! – Инка улыбнулась, словно возвращаясь к себе прежней. – Тебя, Асю, всех своих, конечно. Сережка, кстати, одобрил.

Впервые упоминание о тайном возлюбленном не заставило Светкино сердце учащенно биться. Она даже спросила о его личной жизни и планах. И вполне спокойно узнала, что работать он теперь будет в Москве, а жену себе пока не приглядел.

В Москву Инка не собиралась возвращаться никогда.

Конечно, никогда не говори «никогда». Признаться, и Светке не очень хотелось в родные пенаты. Кто там оставался из прежней их жизни? Только Асенька. Но она вполне может прилетать к ним.

Жалко пустующую квартиру. Правильнее всего было бы ее сдать. Сделать, например, евроремонт и сдать приличным людям. Но цены тогда за аренду жилья казались до смешного низкими. Не стоило оно того. А против ремонта восстала всей душой бабушка.

– Умру, тогда делайте, что хотите. А пока – оставьте все как есть. Я, может, вернусь еще домой. Дома и стены помогают. Мне даже воспоминание о них душу греет.

Светка полностью соглашалась с бабушкой. Пусть родной дом останется родным домом. Со всеми следами их прошлой счастливой жизни в семейном гнезде.

На том и остановились.

Больше всего в новой жизни тяготило Светлану отсутствие друзей и, стало быть, собственной, отдельной от Марио жизни. Конечно, она не теряла надежду, ведь прошло еще совсем немного времени, как она переселилась в чужую страну. Пока же самой близкой Светкиной подругой в новой жизни стала семидесятишестилетняя бабушка Марио, мамина мама. Никогда ничьей внешности завидовать не приходилось, даже мыслей таких не мелькало в голове, но, оказавшись в Италии, позавидовала молодая и красивая женщина старой даме, ее красоте, ее шику, ее веселой уверенности, бодрости. Вот на кого ей захотелось быть похожей! Светлану удивляло, почему ее свекровь так отличается от собственной матери. Зажатая, как бы застегнутая на все пуговицы, редко улыбающаяся, она производила странное впечатление. Какая-то печаль жила в ее сердце, надежно упрятанная, скрытая, но неистребимая. Бабушка же, в отличие от собственной дочери, выглядела безмятежной, спокойной, уверенной. Она единственная из семьи, кто предложил показать Кьяре город, проводить время, прогуливаясь, болтая о том о сем, то есть – наслаждаться обыденной городской жизнью, что могут позволить себе только неработающие и прекрасно обеспеченные синьоры. Готовясь к встрече с бабушкой, Света всегда тщательно и элегантно одевалась, чтобы не подкачать на ее фоне.

Они вместе ходили по магазинам на улице Монте Наполеоне, и девушка искренне, по-детски гордилась своей спутницей. Надменные продавцы дорогих магазинов подобострастно приветствовали бабушку, та представляла им жену внука – Кьяру, и восторженные взгляды обращались к ней, новой представительнице известной семьи.

Вообще стилю и стильности хотелось учиться у итальянок, проживших немало лет. Итальянские старые дамы не могли не восхищать: с возрастом они становились драгоценными произведениями искусства, в каждом жесте, повороте головы, взгляде виделась загадка, целая история. Можно было смотреть не отрываясь на небрежно наброшенную на одно плечо бархатистую шаль, на браслет с темными переливающимися камнями, на узкую руку в коричневых пятнышках, на то, как эта рука приглашает, приказывает или властно отказывает. Во всех этих жестах не проступало никакой театральности, напротив, поражала естественность, непринужденность, отточенность, грация каждого движения.

Бабушка часто рассказывала новой внимательной слушательнице, как училась в монастырской школе, как надоедали воспитанницам унылые безликие неприметные форменные платья. А девчонкам, естественно, так хотелось красоты, так хотелось хоть чем-то друг от друга отличаться! Волосы заплетали в косы, никаких челок. Но кто-то умел так перекинуть косу через плечо, так прижаться щекой к блестящим своим нетуго заплетенным волосам, что никаких украшений и не было нужно. Дело не в том, какое на тебе платье: в настоящей женщине должна ощущаться тайна, такая мучительная тайна, которую разгадать невозможно. Такую полюбит только сильный (или отчаянный), слабый – отступится, побоится.