Незваный, но желанный - Татьяна Коростышевская

— В тот самый, — пояснила девица, хихикая моему смущению. — А когда все завершилось…

— Чем душила?

Дульсинея распахнула мешковину, продемонстрировав шелковый поясок на голом животе.

— Этим. Барин доволен остался. То-се, трали-вали. Тут меня приперло, ну, понимаешь. Живот скрутило, пришлось в уборную отлучиться.

— В какую?

— Там по коридору из розовой гостиной дверца.

Она отсутствовала не дольше получаса, а когда вернулась, Бобруйский уже не дышал, из груди его торчал нож.

— Дальше как в тумане. Дверь-то я заперла, понимаешь? И отперла потом. Чародейство, не иначе.

— Понятно.

Выглянув за порог, я сказала лакеям:

— Извольте госпожу Бархатову в приказ отвезти. Погодите, мы сперва с нею на второй этаж за пристойной одеждой поднимемся.

Сопровождать промерзшую актерку нужды не было, но мне хотелось еще раз по дамским гардеробным пройтись, узнать, на чьей манжете черепаховой пуговки недостает.

Опьянение Дульсинею настигло в ее спальне. Не слушая увещеваний, она растянулась на кровати и погрузилась в сон.

— Баб надо кликнуть, — решил один из лакеев, — пусть ее такую облачают.

— Им не впервой, — согласился второй и, вытащив из кармашка ливреи свисток, дунул в него.

Звука я не услышала, но через пару минут на пороге возникла барышня в крахмальном передничке. Слуги принялись за свое дело, я занялась своим. Платьев у дам Бобруйских было изрядно, я даже слегка утомилась, их перебирая, в носу свербело от запаха лаванды, в глазах рябило от многоцветия тканей. Находок оказалось целых три. Черепаховая пуговка покинула манжету строгого шерстяного костюма Марии Гавриловны, кроме того, что висел он в ее гардеробной, по размеру подходил только дебелой сестрице. В шкапу Нинель Феофановны нашлась пара милейших младенческих башмачков, называемых также пинетками. А у Анны Гавриловны под шляпной картонкой лежало сложенное вчетверо письмо.

Думать о том, что все это нелепо, неправильно и даже глупо, я себе до поры запретила. Не отвлекайся, Попович, работай.

Заглянув к Дульсинее и убедившись, что актерку одели и теперь под руки ведут на выход, я позаимствовала ее пустой дорожный саквояж, в который сложила коричневое шерстяное платье и башмачки. Письмо много места не занимало, оно отправилось в мою личную сумочку. Нет, за кого они меня принимают? Одну или две подсказки я не замечу? Зачем таким ворохом заваливать? Ежу понятно станет, что играют с ним, к выводам подталкивают. А я не еж, я надворный советник. А они… Ну ладно, может, и не во множественном числе, а он или она. Не суть. Они как раз меня за дурочку держат.

В шесть часов пополудни, то есть вечером, Семен Аристархович Крестовский изволил покинуть опочивальню, а точнее залу, названную «диванной», на первом этаже бобруйского терема, и потребовал от меня отчета о проделанной работе. К тому времени я успела опросить всех домочадцев, два десятка слуг и некоторых посетителей, являвшихся почтить покойника. Я так устала, что даже огрызнуться начальству сил не было. Он, впрочем, не настаивал. Сон его не освежил, под глазами Крестовского залегли серые тени, лицо осунулось, он прихрамывал и зевал.

— Что ж, Евангелина Романовна, — сказал он, отказавшись от предложения вдовы отужинать по-семейному, — на сегодня служба наша окончена.

Спорить я не стала, все силы на другое уходили. Покинули они меня, когда мы с Семеном Аристарховичем, миновав Гильдейскую улицу, уже повернули на площадь. Там я крепиться перестала и, обняв фонарный столб, извергла в грязь содержимое желудка.

— Геля!

— Отойди! — прикрикнула я и сызнова скорчилась в спазме. — Гадость! Какая нечеловеческая гадость.

Крестовский подождал, пока я полностью очищусь и кивнул на вывеску ресторации.

— Зайдем?

— Это не от покойника, — оправдывалась я, бредя мимо пустых торговых рядов.

— Осмотр тела, Евангелина Романовна, вы на удивление четко провели, без обмороков. — Он пропустил меня вперед у двери в ресторацию и помог снять шубу.

— Обучаюсь понемногу вашими стараниями, Семен Аристархович.

— Присутственное время окончилось, посему служебных разговоров я сегодня больше вести не намерен.

— Как будет угодно вашему превосходительству.

Я знала, что пахнет от меня мерзопакостно рвотою, но не отказала себе в удовольствии на мгновение замереть в мужских руках, прижавшись спиной к груди Семена. Соберись, Попович, не место и не время.

Мы заняли столик на двоих у жарко пылающего камина, я отлучилась на четверть часа в дамскую комнату, умылась, пополоскала рот, полюбовалась своим нервическим ликом в настенном зеркале. У Бобруйских я лицо держала, это абсолютно точно, а сейчас никак не могла. У меня дрожал подбородок, губы сжимались в бескровную линию, покрасневшие глаза слезились. Эк тебя, надворная советница, перекорежило. А ведь тертым калачом себя воображала, все повидавшей саркастичною дамой. Что, вообразить даже не могла, что не нави чужеродные, а твои соплеменники подобный образ жизни могут… Тьфу, гадость.

Семен Аристархович заказал мне бульону с сухариками, себе же — обильный берендийский ужин, который поглощал с аппетитом, поглядывая то на огонь, то на хорошенькую барышню за соседним столиком. Обычная девица, судя по одежде, купеческая дочь. Да я же ее видела на балу том приснопамятном! Подружка Анны Гавриловны, которая такую же болонку себе хотела. Сей момент ей хотелось отнюдь не собачку, а моего чиновного спутника, хотя он, смела я надеяться, от драгоценного ошейника отказался бы.

— Десерт? — спросил Крестовский, откладывая салфетку.

— Непременно. — Подозвав халдея, я нацарапала карандашом на салфетке несколько строк и тихонько попросила: — Передай, будь любезен, барышне за соседним столиком. Только постарайся, чтоб ее дуэнья записки не заметила.

В лапку официанта, кроме салфетки, переместилась хрустящая ассигнация. Иногда полезно на время мужские портмоне присваивать. Семен Аристархович мои действия наблюдал, удивленно приподняв брови, но вопросов задавать не стал. И правильно, не его это дело, не мужское, сами разберемся.

Девица, получив записку, явила недюжинную сноровку и опыт, засунув ее, не читая, под манжету. Молодец какая. Вскоре она ушла, соседний столик заняла пара мужчин, по виду коммивояжеров.

От усталости я была не в силах поддерживать привычную пикировку с его превосходительством, ему пришлось самому стараться. Холодно улыбаясь, Крестовский сетовал на то, что некая надворная советница своими стараниями взволновала тишайший Крыжовень; считал, сколько в зале ресторации зеленых бутоньерок в цвет ее, надворной советницы, глаз, и сколько огнегривых дам, источающих травянистый запах свежей хны, здесь нынче присутствуют; рассуждал о том, что некоторым барышням заместо сыска на иной стезе себя пробовать надобно, в фильмах, к примеру, запечатлеваться, тем более, что имеется протекция.