Мечтательница из Остенде - Эрик-Эмманюэль Шмитт

Габриэлла применяла отцовский метод в течение этих двух с половиной лет. Говоря о Габе, она вспоминала радостный период их жизни, период сильной и взаимной любви. Его звали Габриэль, ее Габриэлла; поженившись, они стали Габом и Габи. Благосклонный случай и акты гражданского состояния даровали им почти одинаковые имена. Для Габриэллы эта общность символизировала силу и нерушимость их союза. И вот она рассказывала чиновникам, слушающим ее по долгу службы, как влюбилась с первого взгляда; Габ показался ей слишком скромным, потом она поняла, что он просто хорошо воспитан. Она рассказывала о долгом флирте и бурном романе, о предложении руки и сердца, о смущении жениха перед громким именем будущего тестя, о венчании в церкви Св. Магдалины под звуки симфонического оркестра, играющего в полном составе. Хотя ее никто об этом не просил, она рассказала и о своем неугасаемом влечении к Габу, к его гладкому стройному телу, остававшемуся аристократически изящным и в пятьдесят лет. Она перебирала нескончаемые четки их счастливой жизни: рождение детей, свадьбы детей, рождение внуков и красота Габа, неувядающая, как и его любовь к жене, его предупредительность и уважение. Время от времени Габриэлла замечала признаки смущения и зависти на лицах своих слушателей; следователь однажды даже вздохнул:

— Мадам, это слишком прекрасно, чтобы быть правдой.

Она сочувственно посмотрела на него и прошептала:

— Признайтесь, это слишком прекрасно для вас, месье.

Он не осмелился возразить. К тому же любовную идиллию подтверждали и друзья семьи, дети, зятья, невестка, соседи. Успешная проверка обвиняемой на детекторе лжи завершила следствие.

В камере Габриэлла познала настоящее одиночество, от которого ее спасали лишь воспоминания. Ее новая тюремная жизнь целиком оказалась заполнена Габом: о нем, только о нем были ее мысли и речи; он все время находился рядом с ней, благожелательный, ободряющий. Верный.

Однако многократно повторяемая истина стала для Габриэллы камнем преткновения. Скрывая горечь трех последних лет своей жизни с Габом, рассказывая лишь о двадцати семи годах счастья, Габриэлла все меньше и меньше понимала, что же произошло, что же ее изменило. Она помнила только о «щелчке», об одной встревожившей ее фразе… Лучше об этом не думать, да и к чему? Габи-убийца, погубившая своего мужа из-за «щелчка», не должна появляться до вынесения оправдательного приговора; Габриэлла утопила ее в колодце забвения, отрешилась от причин, побудивших ее прикончить Габа, и плотно закрыла дверь в эту комнату своего сознания.

Она вновь стала любящей и любимой Габриэллой, неспособной причинить мужу вред. Как актриса, после многих перевоплощений полностью слившаяся с персонажем и потрясающая зрителей жизненностью своей игры, Габриэлла вступила в зал суда в роли безутешной жертвы гнусного обвинения.

В первый же день слушаний оказалось, что перевес симпатий был явно на ее стороне. На второй день репортеры говорили о безосновательном обвинении. На третий день сидящие на последнем ряду переполненного зала женщины плакали горючими слезами над судьбой оклеветанной бедняжки. На четвертый день ее дети выступили по всем телеканалам с выражением боли и возмущения.

Отвечая на вопросы и слушая свидетелей, Габриэлла была предельно собрана; она следила за тем, чтобы ничье неосторожное слово не поколебало выстроенной ею версии, — так композитор с партитурой на коленях тщательно следит на репетициях за исполнением своего произведения.

Как и следовало ожидать, выступление пастуха провалилось. Он не только поразил всех своим косноязычием — а в этих краях, возведших французский язык в национальный культ, синтаксическая или лексическая ошибка есть не только проявление невежества, она воспринимается как дерзкий вызов всему обществу и кощунство, — но еще четверть часа распространялся о том, что потратился на билет до Компьени. Затем он допустил ошибку, заявив, что узнал Габриэллу де Сарла «по фотографии в газетах», а уж ответ на вопрос мэтра Плиссье, почему он сразу не поспешил на помощь пострадавшему, был просто отвратительным — «с такой высоты упасть, да от него ж одни ошметки остались, я что, дурак, ходить проверять».

Кроме свидетельства пастуха, все подтверждало невиновность Габриэллы. В предпоследний день слушаний она немного расслабилась. И уж совсем не ожидала, что ее подкосят показания семейного врача.

Доктор Паскаль Ракан, верный друг четы Сарла, поведал о множестве милых деталей из жизни Габа и Габи, в том числе и о следующей:

— Я редко видел столь влюбленных супругов. Они жили интересами друг друга. Габи хотелось нравиться мужу, поэтому она занималась спортом и спрашивала у меня советов по правильному питанию. А Габ, хотя был сухощав и строен, страдал повышенным давлением и постоянно принимал лекарства, но не сама болезнь его пугала, а побочные эффекты лечения. Как известно, бета-блокаторы подавляют половое влечение, уменьшают сексуальный аппетит. Габ часто говорил мне, что опасается, как бы жена не подумала, что он меньше ее желает, хотя на самом деле наблюдалось лишь снижение потенции. Я никогда не видел, чтобы мужчина так тревожился, так беспокоился о супруге. В подобных случаях большинство мужчин заботятся только о себе, о своем здоровье; когда они замечают, что влечение уменьшилось, они успокаиваются, прекращают внебрачные связи и поздравляют себя с переходом к добропорядочной жизни по медицинским показаниям, не стоившим им никаких усилий. Но Габ думал только о чувствах Габи.

Услышав об этом ранее неизвестном ей факте, Габриэлла не смогла сдержать слез. Ей так и не удалось прийти в себя, и судья был вынужден удовлетворить ходатайство мэтра Плиссье о переносе заседания.

Все присутствующие сочли понятным волнение Габриэллы. Она же, как только обрела дар речи, ничего не объяснила адвокату, лишь обратилась к нему с просьбой:

— Простите, мне так тяжело, у меня больше нет сил… Может ли моя старшая дочь оказать мне одну услугу?

— Какую?

— Пусть она принесет мне сегодня вечером четыре коробки из-под печенья, которые стоят на журнальном столике в комнате ее отца. Она поймет, о чем речь.

— Не думаю, что ей позволят вам их передать.

— О, я вас умоляю, мне так тяжело…

— Ну же, осталось не более двадцати четырех часов. Завтра последний день слушаний, состоятся прения. К вечеру вердикт будет оглашен.

— Я не знаю, какое решение завтра примут присяжные, и вы не знаете, несмотря на вашу уверенность в победе и ваш талант. Пожалуйста, мэтр, я не выдержу, я совершу какую-нибудь глупость.

— Но чем коробки из-под печенья могут…

— Умоляю. Я едва держусь и за себя не отвечаю.

Он понял, что это откровенная угроза покончить с собой. Убедившись, что Габриэлла крайне расстроена, и опасаясь, что она сорвется и тем самым испортит ему победоносный процесс, по всем приметам обещающий стать жемчужиной его адвокатской карьеры, мэтр Плиссье пообещал, что сам принесет банки. Придется взять риск на себя!

Он не привык к излияниям чувств со стороны свой клиентки и был весьма удивлен, когда она схватила его за плечи и поцеловала.