Гибель веры - Донна Леон

Он ослабил хватку.

— Печально знать кого-то двадцать лет и понятия не иметь, что он собой представляет. Столько времени упущено.

Она улеглась обратно и устроилась поудобнее на его теле. Один раз он испустил внезапное «ух», когда ее локоть попал ему в живот, но потом она распласталась неподвижно, и он снова обхватил ее руками.

Кьяра — она пришла через полчаса, голодная, мечтая об ужине, — так и обнаружила их, спящими.

На следующий день Брунетти пробудился со странным ощущением — так бывает, когда за ночь избавляешься от лихорадки, приходишь в себя и голова кажется легкой и особенно ясной. Долго лежал в постели, перебирая в уме всю информацию, которую собрал за последние два дня. Вместо того чтобы прийти к заключению, что неплохо провел время, квестура и ее дела в надежных руках, а он сам успешно преследует преступников, — вдруг почувствовал раздражение: бегает в поисках каких-то химер. Мало того, что поверил рассказу Марии Тесты, еще призвал Вьянелло и пошел расспрашивать людей, которые, очевидно, не представляли, о чем он говорит и почему комиссар полиции появляется у их порога без предупреждения.

Патта должен вернуться через десять дней, и нечего сомневаться в том, как он отреагирует, когда узнает, чем занималась полиция. Даже в тепле и безопасности своей постели Брунетти ощутил озноб, предугадав замечание Патты: «Ты хочешь сказать, что поверил этой монашкиной истории — рассказу женщины, которая всю свою жизнь скрывалась в монастыре?! И ты пошел травить этих людей, втемяшил им мысль, что их родственников убили? Да ты с ума сошел, Брунетти! Знаешь ты, какие это люди?»

Комиссар решил все же, прежде чем бросить начатое, поговорить с последним из названных — с тем, кто может подтвердить доказательствами если не историю, рассказанную Марией, то по крайней мере надежность ее самой как свидетеля. А кто знает ее лучше, чем тот, кому она исповедовалась в грехах последние шесть лет?

Адрес, который искал Брунетти, располагался около церкви Сан-Франческо-делла-Винья. Первые двое, кого он спросил, не имели понятия, где дом с нужным ему номером, но когда он задал вопрос, где можно найти братьев из Святого Креста, ему немедленно объяснили: у подножия следующего моста, вторая дверь налево. Так и оказалось, о чем сообщала маленькая медная табличка с названием ордена и маленьким мальтийским крестом.

Дверь после первого же звонка открыл беловолосый человек: этакий распространенный персонаж средневековой литературы — добрый монах. Глаза его излучали доброту, как солнце излучает тепло, лицо светилось широкой улыбкой, словно он и вправду рад, что к дверям его прибыл сей странник.

— Могу ли я вам чем-нибудь помочь? — осведомился он так, будто ничто не доставит ему большей радости.

— Я хотел бы поговорить с падре Пио Кавалетти.

— Да-да, входите, сын мой! — Монах открыл дверь пошире и придержал ее для пришедшего. — Осторожнее там будьте! — И указал вниз, непроизвольно протягивая руку к его плечу — поддержать, — когда он перешагнул через крестовину в основании рамы тяжелой деревянной двери.

Монах был одет в длинную белую сутану ордена, из которого вышла сестра Иммаколата, а поверх нее — бурый фартук, запятнанный годами работы в траве и грязи.

Брунетти шагнул — и окунулся в сладко знакомый чудесный запах, остановился, оглядываясь: что это, что?…

— Сирень, — объяснил монах, явно черпая радость в удовольствии, которое читалось на лице того, кого он сюда привел. — Падре Пио без ума от нее, ему со всего мира ее присылают.

И впрямь — увиденное служило тому подтверждением: кущи, кусты, даже высокие деревья заполняли весь внутренний дворик, волны аромата плескались, кружили голову… А ведь лишь несколько кустов согнулись под пышными гроздьями, большинство еще не зацвели.

— Но их так мало, и столь сильный аромат… — проговорил Брунетти, изумленный особым, непобедимым очарованием этого запаха.

— Да, истинно! — подтвердил монах с гордой улыбкой. — Эти зацветают первыми — те, что темные: «Дилатата», «Клод Бернар» и «Рум фон Хорстенштайн». А вон те белые — там, у дальней стены, — монах ухватил его за локоть и указывал влево, на дюжину зеленых кустов, скучившихся возле высокой кирпичной стены, — это «Уайт Саммерс», «Мари Финьон» и «Айвори Силк». Они не зацветут до июня, а возможно, какие-то еще будут цвести и в июле, если только жара не наступит слишком рано.

Монах обозрел все вокруг с радостью, с удовольствием, сквозившими и в лице его, и в голосе, и продолжал:

— Здесь, в этом дворике, семьдесят семь разных сортов. А в головной квартире в Тренто у нас еще тридцать четыре.

Брунетти, пораженный, не успел на это что-нибудь сказать, и монах заключил:

— Они приехали аж из Миннесоты и из Висконсина.

— А вы — садовник? — спросил Брунетти, хотя в том вряд ли была необходимость.

— По Божьей милости, я и есть садовник. Работал в этом саду, — он пристально посмотрел на собеседника, — с тех времен, как вы были маленьким.

— Это прекрасно. Вы, должно быть, гордитесь садом.

Старик вдруг глянул на Брунетти исподлобья, из-под густых бровей. Ах да, гордыня ведь один из семи смертных грехов.

— Гордитесь, что такая красота воистину славит Господа, — вовремя поправил себя Брунетти.

Благостная улыбка вновь осветила лицо монаха.

— Господь никогда не сотворит ничего некрасивого. — Старик пустился по кирпичной дорожке, ведущей через сад. — А если вы сомневаетесь в этом, все, что нужно, — поглядеть на Его цветы. — Кивнул в подтверждение простой истины и спросил: — А у вас есть сад?

— Увы, нету.

— Ах, беда! Такое благо — смотреть, как все растет. Придает смысл жизни.

Старик подошел к двери и открыл ее, став в сторонке, чтобы дать Брунетти пройти в длинный коридор монастыря.

— А дети берутся в расчет? — Брунетти улыбался. — Их у меня двое.

— О, дети берутся в самый большой расчет! — Монах тоже ему улыбался. — Ничего нет прекраснее, и ничто так не славит Бога.

Комиссар, все еще с улыбкой, кивнул в полном согласии — по крайней мере, с первой частью утверждения. Монах остановился перед какой-то дверью и постучал.

— Прямо заходите, — предложил он, не ожидая ответа. — Падре Пио говорит нам: «Никогда не задерживайте тех, кто хочет меня повидать».

С улыбкой, похлопав его по руке, монах удалился к своему саду и своей сирени — Брунетти всегда считал, что это и есть райский запах.

За столом сидел высокий человек и писал. Когда появился незнакомец, он поднял глаза, отложил перо и встал, вышел из-за стола и направился к посетителю с протянутой рукой, с загорающейся в глазах улыбкой, которая затем двинулась ко рту.

Губы у священника такие красные и полные, что всякий увидевший его впервые немедленно сконцентрирует на них свое внимание, подумал Брунетти. Но душу его отображают глаза: серо-зеленые, в них живое любопытство и интерес к окружающему миру. Высокий, очень сухопарый, что подчеркивается длинными складками облачения ордена Святого Креста. Ему, должно быть, хорошо за сорок, но волосы все еще черные, а единственный признак возраста — проступающая на макушке природная тонзура.