Жизнь русского обывателя. От дворца до острога - Леонид Беловинский

Десятилетиями писали, разумеется, гусиными перьями. И даже когда появились стальные перья, любители и знатоки каллиграфии еще долго пользовались по старинке гусиными перьями, полагая, что стальным пером так не выпишешь. Да и верно: на той рыхлой, толстой бумаге жестким пером, наверное, красиво написать было трудно. Очинка пера была не столь простым делом. Но не пустяком было и приготовление пера. Это только в детских книжках, сбив на лету из лука пролетавшего гуся, герой вырывает из крыла перо и, очинив его кинжалом, пишет записочку любимой: такое перо просто не держало бы чернил. Наиболее ценились перья из левого крыла: они, благодаря изгибу, лучше ложились в правую руку. В противность тому, что показывают в кино и музейных экспозициях, верхняя часть пера обрезалась: длинное перо мешало бы, утыкаясь в лицо. Перья сначала обезжиривались в горячей золе (птичьи перья потому и не намокают в воде, что птица, постоянно перебирая их клювом, смазывает жиром из особой железы в гузке), а затем, после удаления кончика, из трубочки вытаскивали тонкую пленку, выстилающую внутренность пера. В таком виде перья связками поступали в продажу. Каждый пишущий чинил себе перо по вкусу особым острым перочинным ножичком, напоминающим миниатюрную финку. Перо наискось срезалось, в нем делался небольшой продольный разрез, а затем нажимом на ноготь большого пальца оно раскалывалось на нужную длину, после чего на том же ногте обрезался микроскопический кончик пера. С появлением деревянных ручек-вставочек короткие гусиные перья вставляли в них для удобства работы. Стальные же перья появились в 40-х гг. XIX в. сначала в Англии, откуда они ввозились в Россию, а вскоре были открыты фабрики стальных перьев в Риге и Москве.

Так что совсем недаром в некоторых крупных департаментах особо умелые канцеляристы годами занимались только очинкой перьев для начальства. Впрочем, были по канцеляриям и иные немаловажные занятия. Юный чиновник Иностранной коллегии записал в дневнике: «Потом рекомендовался экспедитору М. В. Веньяминову, предоброму и очень живому старику, который более сорока лет занимается одним и тем же: изготовлением кувертов для отправляемых бумаг и запечатыванием их. Эти куверты делает он мастерски, без ножниц, по принятому в Коллегии обычаю и поставляет в том свою славу. «Вот, батюшка, – сказал он мне, – милостиво просим к нам: выучим тебя делать кувертики, выучим на славу» (66; II, 38).

У закаленных в канцелярских битвах секретарей и столоначальников, или повытчиков, как их называли по старинке (повытье – подразделение старинного приказа), напротив, ценились знание законов и циркуляров да умение при необходимости так составить бумагу, чтобы в ней сам черт сломал голову. За десятилетия, прошедшие со времени принятия Соборного уложения 1649 г., в канцеляриях осели тысячи нормативных актов, часто забытых и полузабытых, нередко противоречивших друг другу. Неоднократные попытки составления нового уложения (Екатерина II в начале царствования даже создала специальную Уложенную комиссию из депутатов, избранных от всех сословий, кроме помещичьих крестьян) увенчались успехом только в 1832 г., когда под руководством М. М. Сперанского сперва были приведены в известность все законы, начиная от Уложения Алексея Михайловича, и напечатано Первое Полное собрание законов Российской империи (1830), а затем и пятнадцатитомный Свод законов, куда вошло только действующее законодательство. Дотоле же чиновникам приходилось полагаться исключительно на канцелярских крыс, способных извлечь из памяти подходящий закон и воспользоваться им нужным образом. Потому-то секретари, подбиравшие подходящие законы, имели такой успех у просителей, что могли выбрать нужный закон и умело им воспользоваться. Как же тут было не расцвести взяточничеству?

О «важности» умения архисложно писать бумаги вспоминал известный в свое время мемуарист Ф. Ф. Торнау, офицер, которому доводилось служить и в строю, и в штабах: «Служебные бумаги, писанные педяшевским слогом (майора Педяшев. – Л. Б.), бывали не редкостью по военному ведомству; в палатах, и особенно в уездных и земских судах, писать иначе считалось тогда противным заветным изворотам таинственности, в которую облекалось гражданское делопроизводство. Да и не для чего было выражаться более понятным слогом: ведь бумаги писались в то время по присутственным местам не для уяснения, а для искажения правды, из чего для дельцов благодатной старины проистекала немалая польза, которую умницы старались хранить про себя, воздерживаясь между прочим в делоизложении, если возможно было, от траты смысл разъясняющих точек и запятых. Даже в министерствах, в которых служили действительно способные люди, чиновник, обладавший плодовитым пером, то есть умевший нанизывать слова и растягивать фразы, не придавая им положительного смысла, высоко ценился в служебном кругу». Торнау приводит анекдотический случай в штабе фельдмаршала Паскевича, когда в присланном майором Педяшевым донесении писалось: «Ахалцих турками взят», затем следовало полторы страницы описаний состава турецких войск, распоряжений для защиты крепости, и лишь на оборотной стороне листа находились вторая запятая и окончание фразы: «во блокаду. О чем Вашему Сиятельству…» и т. д. Крепость была взята турками в блокаду, главнокомандующий же, только взглянув на начало донесения, решил, что крепость пала, и воздвиг на подчиненных целую бурю. Этот случай приведен Торнау для того, чтобы пояснить, «как хитро была сплетена прежняя фразеология, какие тонкие оттенки следовало соблюдать в сношениях с равными, с зависимыми и независимыми ведомствами, с младшими, высокими и высшими лицами и какие разнообразные формы были установлены на основании этих отношений для вступления, изложения и заключения в каждой бумаге. От беспрестанного повторения титулов и от выражений преданности и подчиненности рябило в глазах; настоящий смысл дела утопал в потоке исковерканных фраз» (179; 187–190).

Конечно, определенный смысл в этом был: существовал принцип «чин чина почитай» и установленные формы вежливости даже при неприятной бумаге смягчали ее содержание. И все же… В подтверждение приведем очень ясную бумагу, написанную начальником подчиненному:

«Милостивый государь Александр Александрович! По случаю представленных мне Вашим превосходительством донесений от г. полковника Волкова, что в Харькове ходят по рукам разные нелепые сочинения, я хотя и должен заключить по самим заглавиям оных, что они те самые, по которым производилось следствие и коих сочинители открыты, но при всем том покорнейше Вас просить предписать полковнику Волкову стараться удостовериться, точно ли сии сочинения продолжают ходить по рукам и в таком случае доставить мне списки оных с извещением, от кого получено.

С совершенным почтением честь имею быть Вашего превосходительства покорнейший слуга

А. Бенкендорф».

Каковы затейники?

Так что чиновничье бумагомарание было делом многотрудным.

Что же касается «вышнего» начальства, то в нем ценились благодушие и… глупость. Благодушным и глупым, некомпетентным начальником какой-нибудь секретарь или правитель дел мог вертеть, как хотел, запутывая текст бумаги и добиваясь нужного решения.

Чиновник почтово-телеграфного ведомства, надворный советник