Двойная метка. Право на невинность - Анна Сафина

волков. Официально. И обоим я – не ильдина.

Глава 18. Тсс… Будь счастлива

Я порывалась сказать отцу, что точно не являюсь истинной парой ни Самиру, ни Ранилю, но видя его изможденное серое лицо, не решилась. Ни к чему ему сейчас мои проблемы. Не хочу, чтобы он запомнил меня несчастной.

Встряхиваю головой, отгоняя от себя мысли о его смерти. Это же папа, он не может умереть. Не может.

– Я так рада, что ты жив, папа, – шепчу, с любовью глядя на родителя.

– Попытайся стать счастливой, девочка моя. Надеюсь, что кто-то из двух мужей станет тебе парой, – грустно, но с надеждой сказал он, я же попыталась не показать, как расстроена.

– Папа, почему ты раньше не говорил мне про маму? Может, мне сейчас запросить гражданство? – задала самый главный из интересующих меня вопросов.

– Нет, милая. Сделаешь это только в самом крайнем случае, – покачал он головой и добавил: – По закону ты должна родить ребенка одному из мужей – либо Ранилю, либо Самиру. В завещании я этого не указал, но если ребенок окажется волком, тебе лучше остаться с его отцом. Если же нет, то инициируй свое право на гражданство.

– Но почему? Разве уехать мне прямо сейчас не будет лучше? – спросила с недоумением.

– Нет, наоборот. Я всю жизнь скрывал это от тебя не просто так. Всё дело в том, кто был отцом твоей матери, – собирался открыть мне какую-то тайну папа. Сделал паузу, ловя мой взгляд. – Он был одним из нас. И никто, слышишь, никто не должен знать, кто он. А теперь послушай меня, запомни имя рода своей матери. Надеюсь, тебе никогда не придется искать там защиты.

Я наклонилась, и папа зашептал мне на ухо.

– Но это же дочь… – в шоке отпрянула, чувствуя, как загрохотало сердце.

– Тихо! – зашипел, глядя на закрытую дверь.

Я приложила к грудине руку, выдохнула.

– Никому не говори! Даже твой дед этого не знал, – мрачно покачал головой папа.

А я ощутила страх. Ведь получается, что когда-то папа нарушил законы предков, которые испокон веков соблюдались всеми вожаками стай. Беспрекословно.

– Я не должна была рождаться, – на глаза навернулись слезы.

– Никогда не смей так говорить, – грозно произнес папа. – Ты была моей долгожданной дочерью, ребенком от любимой женщины. Не смей так осквернять ее память!

И я затихла, чувствуя, что это предсмертный наказ отца.

– А теперь послушай внимательно, Алайна. Это важно, – устало откинулся на подушку, вытащил шнурок из-под рубахи, где был обычный ничем не примечательный кулон.

Но когда он его раскрыл, внутри оказался черный камень. Такой же невзрачный, но руки у меня отчего-то чесались от желания прикоснуться к нему.

– Что это, папа? – прошептала, когда он продолжал молчать, отслеживая мою реакцию.

– Наследство от твоего деда, отца твоей мамы, – улыбнулся папа, словно вспомнив что-то из своей бурной молодости. – Отныне это принадлежит тебе.

Снял со своей шеи, намекнул мне наклониться и надел мне.

– Спрячь под платье, – помог укрыть камень, а затем нахмурился и сказал тихо, но при этом предельно серьезно. – Никогда и никому не показывай его. В руки дашь только своему сыну-волку в день его рождения. Поняла?

Я кивнула, хотя в голове был полный сумбур.

– Что это? – спросила, чувствуя, что больше возможности задать этот вопрос отцу не представится возможным.

– Не нужно тебе этого знать, – слабо дернул губами папа, глаза его стали закрываться.

Я сидела молча рядом, боялась шевельнуться. А затем отец медленно приподнял веки и сказал:

– Когда родится сын, скажи Ранилю, независимо от того, кто будет отцом твоего сына, что он должен отдать долг жизни. Он поймет, – сверкнул папа глазами, пожал в поддержке мою ладонь.

– Папа, – заплакала, чувствуя странное оцепенение.

– Люблю тебя… – засипел и закрыл глаза. В последний раз.

Прошла секунда, две. Его грудь приподнялась, опустилась. Я ждала и ждала, но больше она не шевельнулась.

– Папа! – в панике затормошила его, тело дергалось от моих толчков, но он не реагировал. – Папа!

Мой крик разнесся по дому, но это не принесло результата.

Сегодня, в десять утра двадцать две минуты, умер Аргус Волчек. Мой отец. Последний, кто знал опасную тайну происхождения моей матери.

Глава 19. Новая жизнь

Самир организовывает прощание с моим отцом, договаривается с ратушей, оформляет бумаги. И я ему благодарна, не уверена, что дядя Майрен смог бы так быстро всё сделать.

У волков не принято хоронить тела в землю, как это делают люди. Наш удел – быть сожженными на сорок первый день от даты смерти. А до тех пор тело хранится в зале предков – в самом центре города. Тела умерших волков покрывают специальным средством, которое сохранит их до дня сожжения на городской площади. Это великая честь, которой удостаиваются не все оборотни.

Мне не суждено умереть в таких почестях. Это привилегия только чистокровных волков. Умирали они редко в одно время, но раз в месяц мы наблюдали, как в центре распространяется ввысь дым. Теперь настал черед моего отца.

– Идем, – обнимает меня за плечи Волкодав, уводит от дома, который больше не станет мне пристанищем.

Все мои вещи уже вывезены подчиненными беты. Отца погрузили в погребальный мобиль и увезли. У нас не приняты долгие прощания с мертвыми. Говорят, наши слезы мешают им обрести покой, чтобы переродиться вновь. Я позволяю себе плач лишь в первые полчаса, а сейчас ощущаю, как внутри меня тлеет тоска и легкость, что мой отец больше не будет мучаться от болезней. Отгоняю от себя боль и воспоминания. Больше всего желаю, чтобы он обрел настоящий покой. Он это заслужил.

Волкодав помогает мне сесть в свой мобиль, а я перевожу взгляд через стекло на стоявшую на пороге тетю Даяну, у которой опухло от слез лицо. Рядом с ней стоит Найда, нацепившая на себя ни с того ни с сего платок, но вот на лице ее ни слезинки.

Мобиль трогается, и я прикрываю глаза.

– Ты отдал приказ освободить Раниля? Твои обвинения больше не имеют силы, – выдыхаю, когда мы подъезжаем к его дому.

У меня потеряны все ориентиры, нет цели, нет мечты. Я опустошена и разбита. И как бы внутри не храбрилась, сил внутри меня нет.

– В этом нет нужды. Триада и сама позаботится о правосудии, – процедил сквозь зубы Самир, но без наезда в мою сторону.

Скорее, всё это время он смотрел на меня, как на калеку, у которой вырвали кусок души. А когда мы