Ночная охота - Юрий Козлов

Антон посмотрел на застывшую в боевой позе Золу и… рассмеялся. Кретин, он помешал бедной девчонке справить малую нужду! Зола собиралась влепить ему пулю в лоб. Сквозь трусы по длинной пепельной ноге бежал ручеек, но она не замечала.

— Извини, я не хотел, — покачал головой Антон.

Зола озадаченно посмотрела на него, провела рукой по трусам.

— Бери ниже, — посоветовал Антон, — пистолет дрянь, еле пристрелял. Где хранишь патроны, в земле?

— Ниже, выше, какая разница? — сказала Зола. — Я не промахиваюсь с такого расстояния.

Антон зафиксировал на ее лице то особенное выражение убийцы, выбирающего на теле жертвы место для пули. Одним нравится, как пуля с треском входит в лоб. Другим, как расплывается на груди красное пятно. Третьим — как из простреленного горла взлетает тонкая, как плеть, струя крови. Антону стало весело. Какие были планы! И все сейчас отходило в ничто, в небытие. Из-за чего? Из-за того, что он не захотел ломать спину девчонке, присевшей справить малую нужду. Антон прямо-таки трясся от нервного смеха.

— Заткнись! Я не люблю, когда надо мной смеются, — Зола вырвала из ствола стилет. Теперь в одной руке у нее был пистолет. В другой — стилет. И мокрые трусы, отметил про себя Антон.

Новый приступ смеха.

— Я не над тобой, — с трудом выговорил он. — Над собой. Не захотел тебя калечить. Слава малой нужде! Ты в порядке. Зато я покалечился.

У Антона возникло ощущение, что он переместился в иную жизнь — короткую и легкую, как прыжок с сосны, когда в ушах свистит ветер. Ему захотелось прожить ее весело, со свистом.

— Я стоял вон на той ветке у тебя над головой, — сказал он, заметив на почерневшем от мыслительной работы лице Золы недоверие. — Прикинь сама: куда я должен был прыгать, чтобы не сломать тебе спину?

Зола быстро подняла голову, но тут же опустила. Она была опытным бойцом. Который, впрочем, почему-то не чистил оружие, хранил в сырости патроны. Антон подумал, что лицо ее почернело не от мыслительной работы, это неверно. Лицо ее просто сделалось таким, каким бывает пепел на папиросе, когда под ним тлеет сухой табак. Серо-красный, как бы дышащий. Это была не мыслительная работа — это была ненависть.

— Делай что хочешь, — поморщился от боли Антон. — У меня сломана нога, я не могу пошевелиться.

Не сводя с него глаз, Зола подтянула к себе сумку. Открыла. Безнадежный угол поворота Антоновой стопы относительно голени, видимо, успокоил ее. Она положила пистолет на траву.

— Где одежда? — спросила Зола, вытряхнув из сумки ветки. Она как будто не замечала собственной наготы. Знать, привыкла не стесняться. А может, уже считала Антона трупом. Чего стесняться трупа? — Где моя одежда? — повторила Зола.

«Недолго, — подумал Антон, — я владел лягушачьей шкурой». Он закопал бандитскую одежду Золы в куче листьев неподалеку.

— Не торопись, — подмигнул Золе. — Когда еще увижу? — Антон давненько не разговаривал ни с кем, кроме Елены. Он почувствовал, что стал говорить не так, как раньше, — свободнее, легче. Надо же, огорчился он, умереть, когда только научился разговаривать как культурный человек!

Зола подошла к нему поближе, остановилась, уперев руки в бока:

— Думаешь, есть на что смотреть?

— Ты бесподобна! — Антон подумал, что не зря читал «Дон Кихота». — Ты лучше всех, кого я видел. Если бы я… — попытался подтянуть ногу, скривился от боли. — Если бы я был в норме.

Зола подошла совсем близко, сунула ему в нос дуло. Оно пахло хвоей. После пристрелки Антон еще раз вычистил дуло сосновой веточкой.

— Хватит болтать, ублюдок! Да будь ты хоть трижды в норме… Чем ты бреешься? Неужели куском стекла?

— Сегодня я не успел побриться, — пробормотал Антон. Он действительно брился куском стекла. До сих пор ему казалось, что он это делает аккуратно и чисто.

— Где моя одежда?

Комплименты Антона оставили Золу равнодушной. Вопрос близкого знакомства на повестке дня определенно не стоял. Как, впрочем, и вопрос немедленного расстрела. Антон подумал, что, в сущности, все складывается не так уж плохо. Он пытался рассмотреть, есть ли у Золы на ляжке характерный крестик, но то ли Зола стояла не так, как надо, то ли от боли он стал хуже видеть — не мог рассмотреть.

Скрывать далее, где одежда, не имело смысла. Антон показал. Пока Зола одевалась, он осторожно ощупал ногу. Антон искал место перелома и не находил. «Неужели вывих?» — не верил он своему счастью. Ступня распухала прямо на глазах — это тоже свидетельствовало в пользу вывиха. Всего делов-то: дернуть с поворотом за ногу. Но сам себя дернуть за стопу он не мог. Нога же продолжала распухать. Через полчаса она распухнет и отвердеет так, что кость не встанет в сустав, сколько ни дергай.

Вправить Антону вывих могла только Зола.

— Я из-за тебя пострадал, — сказал Антон. — Сделай милость, вправь вывих, — вытянул ногу, уперся руками в землю, как будто Зола уже бежала и падала вправлять.

— Какая разница, с вывихом или без вывиха пристрелит тебя Омар? — В кожаных штанах, кожаной куртке поверх грубой серой рубашки, в наждачных перчатках с металлическими зубьями Зола обрела вид смерти. — Тебя послал Ланкастер?

— Кто? — Антон забыл, кто такой Ланкастер.

— Омар будет тебя пытать. Вывих очень кстати. Знаешь, как больно, когда вывих вправляют не в ту сторону.

— Могу себе представить… — До Антона вдруг дошло: он попал в руки бандитов, самых безжалостных людей в мире. Пробудить милосердие в Золе — все равно, что научить петь по утрам светящуюся радиоактивную болотную змею.

— А может, он медленно поджарит тебя на костре, — мечтательно продолжила Зола. — Омар балдеет от пыток. Пожалуй, это единственное, в чем он проявляет находчивость.

— Твой Омар — грязная тварь! — Антону было нечего терять. — Я видел, как он с тобой обращается. А ты такая же, как он. Надо было сломать тебе хребет — и никаких проблем! Я… забыл, что такое люди. — Антон смолк. Зачем он это, кому?

— Забыл? — удивилась Зола. — Я бы тоже хотела! Как тебе удалось?

— А все книжечки читал, идиот…

— Какие книжечки? — Зола спрятала пистолет и стилет. Стояла, покачиваясь на длинных ногах, совсем рядом. Можно было попробовать ухватить ее за ногу, повалить, придушить, изнасиловать (хоть это представлялось весьма сомнительным). Терять нечего. Но в вопросе Золы Антону почудился свет. Он не шевелился, боясь прервать, потерять, спугнуть, погасить невидимый, едва ли существующий свет. Как когда-то солнечную семицветную полоску на своей твердой детской кровати.

— «Дон Кихота», — небрежно ответил Антон. — Ты, конечно, про такого не слышала?

— Я даже помню, как звали его возлюбленную, — усмехнулась Зола. — Дульсинея Тобосская.

— А я не успел дочитать до конца, — признался Антон. — Старая орфография, много непонятных слов. Теперь, надо думать, не дочитаю. Может, вправишь вывих?