Суси-нуар. Занимательное муракамиедение - Дмитрий Коваленин

Или «во врата»? Тут еще подумать бы, но в общем где-то так… Не песня, а какое-то Идеальное Отчаяние. Которого, как ты понимаешь, не бывает, как не бывает идеальных текстов. Правда, дальше там про любовь, от которой все взрывается к чертовой матери, так что все в порядке, но именно эти строчки меня чем-то торкнули. Может, безнадёгой своей, не знаю.

И вот тут я прошу внимания.

Рассказчик садится на пол и раскрывает книжку Е. Гришковца.

Однажды я узнал… Точнее, не совсем узнал… Прозрение какое-то наступило. В общем, я понял, что такое Слабость. В этом есть, конечно, заслуга – или все же вина? – одной удивительной японской женщины, но ты же знаешь, как это часто бывает: женщины – лишь зажигалки для наших моторов, а у нас, дураков, первым делом все-таки самолеты… В общем, я был без ума от нее, она без ума от него. Но охотно спала и со мной, хотя к рассвету всегда выгоняла. А потом устала от грустной необходимости выгонять и перестала соглашаться, чтобы я оставался с нею на ночь. Нет, она хотела бы, правда, но заранее знает, как ужасно от всех этих мыслей наутро… А я хотел большего, а большего – мне – она дать не могла. А я все верил, что надо быть сильным. И старался отдать ей все, что у меня есть. Она брала, но ничего не менялось. А он, «слабак», все лениво ждал, когда она бросит «своего бешеного иностранца», как надоевшую заморскую игрушку, и все равно к нему приползет. И она – умом – ненавидела его за это, и знала, что он изменяет ей с кем попало, но, даже всякий раз впадая в кому, готова была это терпеть, от чего лишь еще больше ненавидела саму себя. И однажды, спасаясь от всей этой ненависти, взяла себя за шиворот и наконец-то захлопнула передо мною дверь.

Но в те минуты, когда мы с ней общались-таки как нормальные люди, она призналась мне, что из «Охоты на овец» ей особенно запомнился Крысин рассказ о Слабости.

Люди разные, говорит Крыса. Есть сильные, есть слабые. Сильные давят слабых, везде дискриминация, все богатые – говнюки. Посмотри сам – этот мир слишком прогнил в своей аморальности, он слишком несовершенен. Это Город-Урод, который лакомится душами невинных тварей. Бежим отсюда к чертовой матери, я знаю куда и как. Вон, в Австралию сто пять очков набираешь легко, всех делов-то – бумажки заполнить… Чего тут думать? Ты же сам знаешь, тебе здесь не место. Что тебя держит? Баба? А что еще?

Занятно устроено японское слово «человек». Звучит оно так: «НИНГЭН» – и состоит из двух иероглифов: НИН (знак человека) и ГЭН (между). «Меж людей», в общем. А иначе и не человек вовсе, а только буквица от него. Ноль без палочки, свечка без фитиля. Баба без мужика и тень без хозяина.

Но из чего состоит это «между»? Да это же МА, ключевое понятие эстетики «ваби»[16]! Тот самый знак, в котором слились воедино понятия Времени и Пространства. Состоящий из двух элементов: Солнце в Воротах. Утро нового дня. Начало и конец цикла.

Любопытно, что схожее отношение к Хаосу можно найти и у древних славян. «Славянское Божество Времени и Смерти имело собственное имя – в прошлом веке его пытались реконструировать известные европейские мифологи. Со ссылкой на чешские хроники считали, что имя его – Ситоврат, созвучное Сатурну и означающее «Солнцеворот» – или, возможно также, «Врата Солнца»70.

Так вот, мне кажется, все книги Мураками – о пути человека вперед, к началу своего цикла. Обратно к людям, и через это – к себе самому. О пути, который так трудно дается, когда начинаешь отвечать за то, что творишь в жизнях людей вокруг. А не творить нельзя. Без этого никогда не найдешь свое «кокоро», ибо это и есть жизнь, которая не кончается, ведь твоя личная смерть – «всего лишь составная часть общей жизни».

Басё на склоне Фудзи писал:

«В конце концов, просидев в горной хижине около года, я понял: в самом одиночестве нет ничего интересного. Нести свое одиночество в повседневность – вот настоящее искусство».