Волчья ягода - Анна Данилова

Дора молча наблюдала за тем, как пытается Анна дозвониться в кафе. Она, разумеется, обманывала ее, когда говорила о том, что не собирается вмешиваться в их жизнь. Конечно же, Дора не вытерпела и еще пару дней тому назад сама позвонила в кафе, чтобы предупредить Вика о том, что в его квартире живет Анна, что она больна и ждет его. Но, к ее досаде, трубку никто не брал, и тогда Дора сама поехала туда. Но на дверях кафе висел замок.

– Никто не берет трубку… Ты дала мне правильный номер?

Дора обиженно поджала губы.

– Скажете тоже… – и тут она чуть не проболталась, когда открыла рот, чтобы сказать, что в тот раз, когда она звонила, трубку тоже никто не брал. – А вы позвоните позже, может, он и появится…

– Дора, вы извините меня, но мне бы хотелось побыть одной… – вдруг неожиданно для себя сказала Анна, чувствуя, что уже не может находиться в одной комнате с этой назойливой и неприятной особой. Она не могла объяснить, чем же так раздражала ее Дора, но мысль о том, что ее уход из квартиры все же реален и что после того, как соседка уйдет, здесь станет легче дышать, придала ей силы.

Анна уже потихоньку начинала презирать себя за свою трусость и робость перед этой клушкой! С какой стати она боится ее? Подумаешь, соседка Вика! Ну, вызовет она, на худой конец, милицию (если сильно разозлится, конечно), скажет, что в квартиру, которую ей доверили, пробралась незнакомая женщина и живет там… Кто же ей поверит? У Вика наверняка остались какие-то документы и особенно фотографии, подтверждающие, что они были мужем и женой.

Скорее всего именно последнее соображение и повлияло на дальнейший ход событий, сделав Анну более решительной. Разумеется, не считая того, что она почти поправилась и чувствовала себя вполне сносно.

Дора, услышав пожелание Анны оставить ее в квартире одну, чуть не задохнулась от злости. Она была оскорблена в своих лучших чувствах и теперь смотрела на эту неблагодарную выскочку, проворовавшуюся банкиршу совершенно другими глазами… Ей потребовалось всего несколько секунд, чтобы прийти в себя и сказать Анне в лицо все, что она посчитала необходимым. Дора, как всякая другая женщина ее породы, умеющая не только быть гибкой, когда это нужно, но и находящая особое удовольствие в том, чтобы достаточно убедительно и громко (причем так, чтобы это было оскорбительно для противоположной стороны) постоять за себя, вдруг густо покраснев, выпалила:

– Я никуда не уйду! Конечно, теперь, когда вы окрепли и в услугах домработницы не нуждаетесь, можно меня выставить вон?! Нет уж, голубушка, у тебя это не пройдет… Ты собиралась обобрать своего бывшего мужа? Думаешь, я не вижу, какими завидущими глазами ты смотришь на всю эту роскошь, которая теперь должна достаться другой? У тебя своя жизнь, а у нас – своя. Вот и убирайся туда, откуда прикатила… Ну надо же: я за ней ухаживала, кормила ее, поила, а она выставляет меня за дверь! Да если хочешь знать, он и словом не обмолвился о тебе, когда ты уехала… Бросила такого мужика, променяла его на заграницу! Он из тебя человека сделал, был предан тебе, как пес, а ты? Сама убирайся отсюда, пока я не вызвала милицию!

* * *

«Дора завелась, что называется с пол-оборота. Ее, казалось, уже невозможно было остановить. И это в ответ на простую просьбу… Лакейско-плебейская психология! Ну что с нее взять?!

Я подошла к ней и посмотрела ей прямо в глаза.

– Я вам благодарна, Дора, за все, что вы для меня сделали… – Мне с трудом давалось это внешнее спокойствие, поскольку и во мне струилась кровь моих предков, таких же плебеев, как Дора. – Я не хотела вас обидеть, просто, учитывая мое сложное психологическое состояние, мне сейчас необходимо побыть одной… Давайте не будем ссориться, а тихо-мирно разойдемся… И не стоит меня оскорблять, тем более что мы с вами практически совсем незнакомы. Вы – домработница моего мужа, не больше. И не надо брать на себя заботу о его будущем. Вик много сильнее, чем вы думаете. Вы и его-то не знаете. А в том, что вы мне подсунули несуществующий телефон, я просто уверена…

– Несуществующий? Как это? – Дора стояла передо мной красная, будто после парной, и от нее снова пахло чем-то кислым. Должно быть, потом. Однако желание базарить у нее, похоже, угасло.

– А вот так. Я ни за что не поверю, что Вик мог вот так запросто закрыть кафе. С какой стати? Вы же прекрасно знаете, что, кроме кафе, там находится еще кое-что…

– Меня это не касается.

– Вот и хорошо. И не надо мне угрожать. Просто оставьте меня в покое, и все. А завтра утром приходите. Надо же, чтобы кто-то готовил мне завтрак и мыл полы…

Я подозревала, что Дора мыла полы и в игорном зале, который Вик организовал под прикрытием кафе. И, судя по тому, как Дора отреагировала на мой намек и быстренько ретировалась, я попала в самую точку.

Наконец-то в квартире стало тихо, и я смогла спокойно изучить содержимое всех шкафов и ящиков Вика. Что я искала? Да мало ли что! Мне было интересно, чем занимался мой бывший муж, оставшись без меня. Я высылала ему деньги достаточно регулярно, как бы расплачиваясь за все то, что он для меня сделал, и считала, что поступаю правильно. Это в моей прошлой жизни мне на каждом углу внушали, что благодарность за оказанную тебе услугу нужно выражать лишь словами. В том же мире, куда я всегда стремилась и в котором прожила последние три года, за все раплачивались деньгами. Слова могут быть фальшивыми, к тому же на них ничего не купишь. А за деньги можно купить даже дружбу. К примеру, дружбу такой вот Доры. Что и сделал Вик.

Коробка из-под немецкого печенья была набита письмами. Но это не потому, что писем было так много, скорее коробка была невелика. А писем было всего шесть. И все они были от моей сестры, Милы. Она писала из С. в Москву, и адресованы они были мне… Но самое ужасное заключалось в том, что письма были вскрыты. И вскрывала их не я. Должно быть, Вик. Датированы они были декабрем девяносто четвертого года. Выходит, четыре года тому назад Мила писала мне в Москву, но я не удосужилась даже прочитать эти письма. Я приблизительно представляла себе, о чем они, а потому считала излишним волноваться на этот счет. У меня были другие планы, другие мысли, другие заботы. Я не собиралась налаживать связь с моей полусумасшедшей сестрой, помешанной на фотографиях и относящейся к жизни с легкомыслием пятилетнего ребенка.

И вот теперь эти письма были вскрыты и лежали передо мной словно укор.

В комнате стемнело, я слышала шум дождя и царапанье веток по стеклу… Как бы много я в ту минуту дала, чтобы оказаться в своей теплой постели, в доме на острове Мэн и наслаждаться тишиной и покоем в объятиях Гаэля… И если раньше Москва представлялась мне фрагментом кошмарного сна, то теперь сном казалась райская жизнь в Англии. Стены моей прежней московской квартиры давили на меня и лишали сил. Если прибавить к этому смерть Пола (мне и думать было страшно о том, где и в каком состоянии сейчас находится его тело и кто же и когда его похоронит!), реальную угрозу моей жизни, исходящую от тех, кто вызвал меня сюда, чтобы обобрать и унизить, отсутствие средств к существованию, а следовательно – невозможность вылететь в ближайшее время в Лондон плюс ко всему этому исчезновение Вика, то можно себе представить, что я испытывала в тот вечер, прислушиваясь к звукам осенней непогоды и ощущая леденящий холод, охвативший меня изнутри… Я была одинока и находилась на волосок от отчаяния, граничащего с помешательством. Почему помешательством? Да потому, что стоило мне достать первое письмо, как я услышала голос Милы…