Волчья ягода - Анна Данилова
Шрифт:
Интервал:
– Где тайник? – спросила я ее, чувствуя, что теряю время, что вот-вот в подъезде появятся люди, пришедшие по мою душу. Мне просто необходимо было как можно скорее выбраться отсюда…
Я полоснула Дору ножом по руке, которой она протягивала мне последнюю, по ее словам, долларовую купюру. Брызнула кровь – мне надо было лишь показать ей, что я не шучу, и она поняла это… Не издав ни слова, а только взвизгнув, словно захлебнувшись в своем бессилии и злости, и понимая, что следующим движением я, быть может, точно так же полосну ножом уже по ее жирненькому горлу, Дора, закатив глаза, судорожно замотала головой… Мозг ее, должно быть, лихорадочно работал, раздумывая над тем, отдать мне деньги или нет, но сама она, подчиняясь инстинкту самосохранения, одному из сильнейших инстинктов всех животных, двинулась в сторону кладовой…
Картонная коробка, набитая долларами, была извлечена из тайника в стене, обклеенной плотными обоями. Дора, повернув ко мне голову, смотрела на меня с непередаваемым ужасом. При всей своей природной глупости, почувствовав в этот миг смертельную опасность, она попыталась улыбнуться мне, чтобы смягчить тот приговор, который уже прочитала в МОИХ глазах.
Но все было бесполезно. Я не могла оставить живого свидетеля…
Нож был хорошо заточен и, касаясь плоти, входил в нее как в масло… Вот только звук – хрипло-булькающий, свистящий и влажный – действовал мне на нервы…
Пустая картонная коробка из-под денег очень быстро напитывалась кровью… Дора смотрела куда-то в пространство, так и не проронив ни слова перед смертью. Возможно, она до последнего мгновенья ждала помощи от Бога?..
Я же, тщательно стерев с ножа кровь полой Дориного халата, сунула его в сумку поверх денег и прихваченных документов покойницы и, захлопнув за собой дверь, сначала поднялась на несколько этажей выше, чтобы из окна подъезда выглянуть на улицу и посмотреть, нет ли возле подъезда милицейской машины, и, только убедившись, что ПОКА все спокойно, вызывала лифт, и уже через несколько минут бежала в сторону булочной, чтобы, спрятавшись в темноте арки, отдышаться и, уже взяв себя в руки, спокойно остановить такси и отправиться на вокзал. В Москве мне было нечего делать».
– Я поживу пока у тебя? – спросила Берта и не узнала своего голоса. Он сильно изменился, стал более твердым и даже хрипловатым, словно она сорвала вчера не только свою душу, но и тело, и голосовые связки, словом, все то, что еще оставалось у нее в этой жизни. Кроме истерзанного тела, раскалывающейся головы и искусанных губ, оставался еще работающий на полную катушку мозг. И в этом было ее спасение. Что же касается чувств, то основное чувство – месть – было удовлетворено. Сполна.
– Может, примешь ванну? – спросил Миша, стараясь не смотреть ей в лицо. Они оба испытывали приблизительно одинаковое чувство, не позволяющее им пока говорить, поскольку слишком уж страшное дело они совершили, чтобы теперь можно было вообще дальше жить и дышать. Быть может, поэтому его предложение показалось Берте более чем неуместным. И все же в ней словно что-то ожило, как будто начал таять кусочек льда, острые края которого рвали изнутри грудную клетку…
– Я бы с удовольствием, но у меня нет сил… – слабо улыбнулась она, чувствуя, как по щекам ее льются горячие слезы. – Я, наверное, скоро умру.
И она не лукавила, ей действительно казалось, что совсем скоро придет избавление, смерть, которой она уже не боялась. Она устала бояться. И теперь, когда она чудом осталась жива, ей показалось, что смерть не простит ей этого… Они должны были встретиться – Берта и смерть – еще там, в бункере, и она должна была принять смерть в клетке, как приняла ее Мила.
Чувствуя, что жить ей осталось недолго, Мила рассказала Берте о Михаиле и сообщила его адрес.
– Если останешься жива, найди его и все расскажи. Он тебе поможет. Миша добрый, хоть и глуповатый. Такие, как твой Ромих, не прощают… И ты никогда не сможешь объяснить ему, каким образом ты оказалась здесь и почему осталась жива…
Она говорила так, словно знала Ромиха, хотя на самом деле о нем ей рассказала Берта. Причем в двух словах.
– Но почему ты думаешь, что он не поверит мне?
– Да потому, что все его мужское естество воспротивится тому, какой ты стала. Он же ночи спать не будет, представляя, что с тобой вытворяли другие мужчины… Поверь, все мужики – собственники, и жена, то есть вещь, которая им принадлежит, вернее, принадлежала… должна быть высокого качества и, безусловно, чистая. Поверь мне, у меня было много мужчин, очень много… И я хорошо знаю эту породу. Быть может, он внешне и выразит свою жалость по отношению к тебе, но в душе будет брезговать тобой, как брезговал бы своими штанами, которые неделю провалялись на помойке…Ты должна меня извинить за такой натурализм, но лучше, если это тебе скажу я, чем ты испытаешь это на своей шкуре…
Миле было трудно говорить, потому что у нее было разбито лицо: один из мужчин, которых приводил сюда «хозяин», надавал ей столько пощечин, что у Берты, которая при этом присутствовала, до сих пор звенело в ушах…
– Скажи, зачем они это делают? Разве ЭТО может принести им удовольствие?
Мила, вздохнув и слабым движением руки отведя со лба жесткие от грязи и запекшейся крови волосы, разлепила разбитые губы и усмехнулась:
– Да они же все уроды! Ты только посмотри на них! Это же выродки… Закомплексованные донельзя. Извращенцы, которые уже все в жизни перепробовали, больные люди… Мне рассказывали, что в крупных европейских городах, таких, как Париж, существуют специальные клубы для садистов, мазохистов, для людей, которые в шестидесятилетнем возрасте играют роль трехмесячных младенцев, чтобы только испытать на себе нежное прикосновение женских МАТЕРИНСКИХ рук… Но там женщины, которые удовлетворяют мужчин таким образом, получают большие деньги и, что самое главное, идут на это сознательно… И синяки, и ссадины, а также унижения, которые им приходится испытывать, становятся неотъемлемой частью их профессии… Здесь же, в этой грязной Москве, все деньги получает хозяин этого подвала или ресторана, а нас потом просто убьют, чтобы мы молчали… Уровень развития нашего общества отражается абсолютно на всем. Наше общество тоже больное. Больное, как эти извращенцы. Посмотри на меня, голую, грязную, лохматую, изнасилованную, избитую, униженную, раздавленную, полумертвую… Я тебе НИЧЕГО не напоминаю?
Но Берте было не до социально-политических аллегорий…
– А почему нас не моют и не дают воды, чтобы мы помылись сами?
– Да потому что клиентам мы нужны именно такие, превращенные в животных, и чтобы от нас смердело…
– Я никогда не знала, что смогу вынести столько боли…
– Глупенькая, нам же в молоко подмешивают какую-то гадость, чтобы мы не так остро чувствовали боль, чтобы на нас можно было побольше заработать… Ты разве не заметила привкус у молока, которое нам дают?
– Может быть, и заметила, но мне казалось, что это мои губы так пахнут, их же мазали какой-то мазью…
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!