Отцы наши - Ребекка Уэйт

Фиона попыталась его подтолкнуть:

— Он так любил парней.

Но Гэвин только пожал плечами, и она поняла, что больше от него ничего не добьется.

В памяти всплыл случай, когда примерно за год до убийства их с Гэвином машина сломалась, им пришлось ждать неделю, пока ее починят, и Джон в те дни, когда работал на дому, специально заезжал за ней, чтобы отвезти на работу в магазин. Фиона снова представила доброе и внимательное лицо Джона, когда тот оборачивался к ней с водительского места. И его прекрасную машину.

Все это было непостижимо, но в конце концов сводилось для Фионы к вопросу, безжалостному в своей простоте: как, каким образом человек, день за днем казавшийся таким нормальным, однажды вечером вдруг мог встать из-за стола, взять дробовик и расстрелять всю семью, только по случайности оставив в живых одного ребенка? Фиона не была дурой — она понимала, что в этом человеке были глубины, которых никто из них не замечал. Никто не мог предвидеть того, что случилось, напоминала она себе. Но всех беспокоило возвращение Томми на остров. И он был вылитая копия отца. Само собой, это разбудило воспоминания.

12

Что, ради всего святого, могло побудить человека однажды вечером встать из-за стола и расстрелять свою семью?

Том знал, что на некоторые вопросы нет ответа, да это и не вопросы на самом деле, а просто въевшаяся в кости усталость, которая преследует тебя все время. Иногда он просыпался с ощущением, будто тело его сделано из бетона и он не может пошевелиться. А иногда тяжестью был Никки. Том радовался, что брат так часто навещает его, особенно в первые годы после отъезда с острова, когда он чувствовал себя настолько не связанным с миром, что, если бы не вес Никки, представлялось ему, он бы просто уплыл в небо и исчез без следа. Но Том вырос, а Никки остался ребенком — у них было все меньше и меньше общего.

Свет пробивался сквозь щели в дверцах шкафа, разрезая пространство на куски.

Томми сморгнул.

Из кухни донесся голос Малькольма:

— На ужин будет рыбный пирог, хорошо, Томми?

Том отозвался, радуясь, что его отвлекли:

— Да, здорово.

Потом он поднялся с дивана и пошел к дяде.

Малькольм нарезал овощи. На столе лежала газета; Том пододвинул к себе верхний разворот — это оказались книжные новинки — и стал читать.

Через некоторое время Малькольм, стоя спиной к Тому, заговорил:

— Ты знаешь, мы писали тебе, когда ты жил у Джилл. Каждые две недели. Во всяком случае, в течение нескольких лет.

Эта реплика привела Тома в замешательство. Он плохо спал накануне, и у него болела голова. Он не был расположен к задушевной беседе с Малькольмом, так что коротко извинился:

— Да. Прости, что не отвечал.

— Не в этом дело, — Малькольм полуобернулся. — Просто… мы не хотели, чтобы ты думал, что мы тебя забыли.

Том выдавил из себя улыбку.

— Наверное, меня было нелегко забыть.

На это Малькольм не знал, что ответить.

— Что ж, надеюсь, тебе было хорошо у Джилл, — сказал он.

— Да.

К чести Джилл, она всегда вела себя с Томом так же, как со своим родным сыном Генри. Но она не была тем человеком, которого можно назвать близким. С обоими мальчиками она обращалась как с ценными молодыми сотрудниками, а не с ближайшими родственниками. Возможно, Тому от этого было легче, учитывая его состояние в ту пору.

Малькольм положил овощи в сковороду и включил газ.

— А с Генри ты часто разговариваешь? — спросил он.

— Не особенно. Он уехал в Канаду больше десяти лет назад, и, ты знаешь, связи утрачиваются. Мы иногда переписываемся по имейлу.

Малькольм кивнул.

Том уже было вернулся к чтению, но тут Малькольм добавил:

— Как думаешь, ты будешь поддерживать связь с Кэролайн?

— Навряд ли.

Малькольм, кажется, не понимал, что такое законченные отношения. Том подумал, не объяснить ли ему все те причины, по которым их отношения было не спасти, — просто чтобы избежать ненужных вопросов, — но понял, что у него нет на это сил.

— Ты сбегаешь, — сказала Кэролайн, когда он собирал рюкзак.

— Да.

— Считаешь, это поможет?

У Тома не было ответа. Вряд ли ему хоть что-нибудь поможет.

— Ты всегда знал, что я хочу детей, — упрекнула Кэролайн. Она снова плакала.

— Да. Но… — Но что? Он и правда думал, что, когда придет время, все, может, будет в порядке.

— Я зря потратила на тебя время, — произнесла она. — Четыре года. Впустую.

— Я знаю, — он протянул ей руку. — Мне очень жаль.

— Не смей так говорить! — закричала она, отстраняясь. — Я тебя люблю. Ничего не было зря.

Это было хуже всего: что кто-то такой, как она, может любить его, а он все равно, как оказывается, не испытывает тех чувств, которые должен.

Он сделал еще одну попытку:

— Я не могу. Я думал, что смогу, но… — Собственные дети. Он должен был понять, что это невозможно. Какой он дурак, что надеялся и позволил ей надеяться.

— Так в чем же дело? — спросила она, и по ее голосу он понял, что она хочет обидеть его. — Ты боишься, что они унаследуют — что? Какое-то семейное расстройство?

— Нет, не в этом дело. Я не знаю, как объяснить.

— Тебе скорее следует бояться, что они унаследуют твою манеру одеваться.

От неожиданности Том невесело рассмеялся. Она всегда была непредсказуемой.

— Том, — сказала Кэролайн. — Это место. Зачем туда возвращаться? Не будет ли от этого хуже?

— Мне надо уехать, — ответил он.

— Ладно, поезжай в Брайтон[5] на выходные, как все нормальные люди. Или в Магалуф[6] сраный, если тебе нужна настоящая передышка. Но не возвращайся на этот богом забытый остров.

— Я должен, — настаивал он, хотя и не был уверен, что это правда. Он ни в чем не был уверен, кроме ощущения ужасной тяжести в теле.

— Я беспокоюсь, — сказала Кэролайн, — что у тебя не все будет в порядке. По-моему, у тебя не все в порядке.

Том покачал головой. У него никогда ничего не было в порядке.

Иногда Том задавался вопросом, есть ли еще на свете люди, несущие такое же бремя, и, если они есть, что они чувствуют и как с ним справляются. Временами он хотел умереть. То, что он выжил, никогда не казалось ему благом.

Нет, он бы не хотел умереть тогда. Он до сих пор ощущал ужас в животе, похожий на живое существо, от которого хотелось побежать в ванную и то ли