Вершина холма - Ирвин Шоу

Он старался не потерять ускользавшее сознание.

– Ты не приходил в себя два с половиной часа, – сказала Трейси, – у тебя сломано три ребра и сильнейшее сотрясение мозга. Все остальное, как ты говоришь, в полном порядке.

Майкл усмехнулся, ребра сдвинулись, и он замер от боли.

Вошла медсестра и сказала:

– О, вы наконец-то пришли в себя. – Она положила ладонь на лоб Майкла. – Небольшая температура есть. Но могла быть и выше при таком… Чтобы вам лучше спалось. – Она сделала инъекцию в руку, и Майкл чуть не вскрикнул – укол показался очень болезненным. – Вы с ним останетесь, миссис Сторз? – спросила сестра. – Уже очень поздно.

– Да, я знаю. Я останусь, – ответила Трейси.

– Тогда, если ему что-нибудь понадобится, нажмите эту кнопку. Я в конце коридора. – Она вышла.

– Теперь постарайся заснуть, – сказала Трейси, беря его за руку.

– Мой день рождения закончился в больнице – что ж, этого и следовало ожидать. – На лице Майкла появилась горькая улыбка. – Извини, – прошептал он.

– Ш-ш. Спи.

Он закрыл глаза и уснул, сжимая ее руку.

У него отросла недельная борода – лицо опухло, и бриться было больно. Медсестры не давали Майклу зеркала, а одна приглянувшаяся ему крупная ирландка сказала:

– Нет, дружок, пока не стоит. Я бы месяц тряслась от ужаса, если бы увидела свое лицо в таком состоянии.

Она, видно, считала, что больным вредны излишние церемонии.

Трейси ежедневно навещала его, но, видя, что Майклу трудно разговаривать, не затрагивала важных вопросов и через несколько минут, казалось, спешила покинуть палату.

Ему передали, что приходил Антуан, но сестра его не впустила – большую часть дня Майкл спал.

К концу недели он почувствовал в себе силы вернуться домой. Фейерверк в голове прекратился, он снова мог есть твердую пищу, а ребра беспокоили Майкла, только когда он смеялся или кашлял. Больничный парикмахер побрил его, после чего Майкл посмотрел на себя в зеркало и мрачно улыбнулся своему отражению. Отек спал, но левая сторона лица – точнее, двух его лиц, так как он отчетливо видел в зеркале двух Майклов Сторзов, а смутно прорисовывался и третий, – отливала всеми цветами радуги, начиная с лилового и кончая желтым с болезненно-зеленоватым оттенком. Доктор успокоил его, пообещав, что лицо придет в норму, но выписывать отказался.

– У вас было сильное сотрясение мозга, мистер Сторз, – сказал он, – вы должны оставаться под наблюдением минимум десять дней, пока мы не убедимся, что ваша голова не выкинет какой-нибудь штуки.

Майкл скрыл от него, что видит перед собой двух, а то и трех докторов. Проговорись он об этом любопытном явлении, бог знает, сколько бы еще его здесь продержали. Спасибо парикмахеру, сам Майкл был не в состоянии определить, какое из двух или трех лиц надо намыливать.

Когда Антуану удалось наконец прорваться в палату, он также предстал перед Майклом в трех экземплярах, тем не менее Майкл обрадовался французу, так как устал от одиночества, а пианист всегда поднимал ему настроение.

– Как дела, mon vieux? – спросил Антуан.

– Умираю от скуки. А так все нормально.

– Выглядишь ты неважно. Ну и варвары!

– Узнали хоть, кто такие?

Антуан покачал головой:

– Полицейские приехали одновременно со «скорой помощью», они сказали, что ничем не в силах помочь – никому не известны ни имена бандитов, ни их адреса. Все происшествие мало заинтересовало стражей порядка. Les flics[9]! Подонки общества. То, что для нас вопрос жизни и смерти, для них – рутина. Зато они заинтересовались моей персоной.

– Что ты имеешь в виду?

– Они узнали, что я француз, и попросили предъявить паспорт,

– Но у тебя же есть паспорт, разве нет?

– Конечно, есть. Только французский.

– Ну и что тут такого?

– Ничего. Центр науки и культуры. Марианна – мать мировой цивилизации. Они потребовали лицензию, разрешающую работать в США.

– А у тебя ее нет?

Антуан печально покачал головой:

– Пианисту очень трудно ее получить. В Америке хватает своих безработных музыкантов – так мне ответил чиновник бюро по делам иммигрантов. Он едва не обхамил меня.

– А, они забудут, – сказал Майкл, чтобы успокоить Антуана, сам-то он в это не верил.

– Боюсь, что нет, – грустно возразил Антуан. – Полицейский записал в свой толстый планшет мои фамилию и адрес.

– Он что-нибудь сказал?

– Нет. Но выразительно посмотрел на меня. Взгляд был далеко не сочувственный. Это грозит неприятностями. Точнее, они уже начались. Хозяин меня выгнал. Если ты придешь в «Золотой обруч», то увидишь на моем месте толстую блондинку, которая играет на пианино, как корова.

– Извини.

– Ты не виноват. Ты был просто великолепен. Чего не скажешь обо мне и остальной публике. За исключением Трейси. Ей тоже досталось.

– Ее ударили? – Майкл почувствовал, как в голове что-то отчаянно заколотилось. – Но за что?

– Она назвала их животными и плеснула бокал виски в лицо их главарю.

– Трейси мне ничего не сказала.

– Благородная женщина. Кажется, ты тогда лежал на полу без сознания. Какой трагический вечер! – Антуан скорбно вздохнул. – Когда они подошли к пианино, мне следовало замолчать, уйти в туалет и запереться. Вечно я поступаю в критических ситуациях не так, как надо, а страдают из-за этого мои друзья. Умоляю простить меня за идиотское поведение.

– Перестань, – оборвал его Майкл. – Ты тут ни при чем. Каждый вечер в барах Нью-Йорка происходит не менее сотни драк. Многие из них кончаются далеко не столь безобидно.

– Скажешь тоже, безобидно. – Антуан горько засмеялся. – Ты на неделю угодил в больницу, а лицо твое напоминает флаг маленького африканского государства. Тебя могли убить.

– Но не убили же. Перестань об этом. Когда навещаешь друзей в больнице, полагается их подбадривать.

– Я и сам-то не очень здорово чувствую себя в эти дни, – сказал Антуан. – Извини меня. Я остался без работы, и мне придется куда-нибудь уехать.

– Почему? Ты боишься, что эта троица разыщет тебя? Но это глупо.

– Нет. Но меня не оставят в покое. Я ощущаю это кожей. Видно, иммиграционные власти считают, что я представляю опасность для американской экономики.

– Тебя уже беспокоили?

– Пока нет. Но они доберутся до меня. Говорю тебе, я ощущаю это кожей. Я уже слышу, как прогревают мотор того самолета, на котором меня отправят во Францию. В Париже по этому случаю не объявят национального праздника. Один человек из Марселя недвусмысленно объяснил мне, что он со мной сделает, если я снова попадусь ему на глаза. Я здорово запутался.