Свидетелей не оставлять - Сергей Зверев

– А что Тофика ограбили и Магомаева с автоматами милиции сдали?! – горячился Анвар.

– Это еще вопрос – есть ли тут Кувалды вина. Если узнаем – отдельный разговор будет.

– Ладно, годится, – вздохнул Анвар. – А если он не согласится деньги отдать? Он упрямый, как осел моего дедушки.

– Тогда забиваем ему стрелку. Разборы будут. Тебе, Анвар, придется своих людей подключить.

– Будем вместе? – недоверчиво произнес Анвар.

– Вместе.

– Мы люди мирные. Но если с твоими парнями – так и городскую милицию возьмем.

– За дружбу! – Кот поднял рюмку с коньяком.

– За долгую дружбу, – добавил Анвар.

…В пять утра во дворе дома по улице Машиностроителей ухнул взрыв, от которого повылетали стекла в окнах двух нижних этажей. Время было раннее, поэтому никто из людей не пострадал. Зато синяя автомашина «Ауди», принадлежавшая серебряному призеру Европы по боксу Анатолию Куванову, превратилась в груду металлолома.

В семь утра позвонил Медведь, выразил сочувствие в связи с потерей ценного имущества и намекнул на убытки, причиненные подопечными Куванова азербайджанцам. Пятнадцать тысяч за возмещение ущерба – сумма не такая большая, чтобы из-за нее огород городить. Кувалда в бешенстве заорал, что ничего платить не собирается. Тогда Медведь намекнул, что его братва совершенно неожиданно спелась с черными и он едва удерживает их от суда Линча. Военное соглашение с кавказцами было совершеннейшим свинством. Но Кувалда понимал, что, если дойдет до дела, он не сможет противостоять такому блоку. Кроме того, в его планы пока не входило рвать отношения с положенцем. И Кувалде ничего не оставалось, как уверить в том, что деньги он отдаст, и поразмыслить о том, где достать новую машину. Ничего, и с Медведем, и с черными он посчитается потом. Будет еще и на его улице праздник, а на их – похороны. Доходили слухи, что акции Медведя в Москве в ближайшее время могут резко покатиться вниз. В один прекрасный день он, Кувалда, наберется сил и прихлопнет его как муху. И никто слова не скажет.

…Червяк и Сержант терпеливо дождались Глена у его гаража и доставили к Медведю.

– На тебя жалуются, Глен, – сказал Медведь холодно.

Глен зябко передернул плечами. Откуда они могли так быстро узнать, что он взял квартиру Амперяна? Хотя, может, его притащили сюда по какому-нибудь другому поводу.

– Кто жалуется?

– Чернота.

Значит, все-таки Амперян… А в конце концов, ну и что? Где это видано, чтобы положенец запрещал братве работать? А деньги в общак сдать – пожалуйста. Правда, что ребенка зажигалкой жгли – это перехлест, но кто сейчас на такие мелочи смотрит? Сегодня не карманники на зоне в почете, а мокрушники.

– На что жалуются?

– Кто тебя надоумил устроить дебош на городском рынке?

– На рынке дебош? Кто надоумил? – удивился Глен.

– Не бойся, ничего тебе не будет, – почти ласково произнес Кот. – Скажи, это тебя Кувалда надоумил?

– При чем здесь Кувалда?

Кот с Медведем переглянулись. Кот пожал плечами. Похоже было, Глен говорил правду.

– Значит, бакланишь в одиночку? – сказал Медведь. – Решил статью о хулиганстве освоить?

– При чем тут это? Чурка поганая нашу женщину оскорбила. Терпеть, что ли?

– Расскажи поподробнее.

Глен рассказал все, как было, умолчав лишь про Брендюгина и Барабанова.

– Совсем абреки охамели, – заключил он свой рассказ. – Что я, по жизни не прав, что ли?

– Может, и прав. Только зачем ты моим именем прикрываешься?

– Потому что они только тебя и боятся. Иначе забили бы до смерти. По полу бы размазали.

– Ты вообще чем сейчас занят?

– Воспоминаниями о доброте вашей душевной живу. Твоими стараниями меня теперь ни к одному делу не подпускают. Придется в другие края на работу подаваться.

– А чего ты хотел? Скажи еще спасибо.

– Спасибо, – произнес Глен с таким выражением лица, что наблюдательному Коту стало не по себе.

– Ты не слышал, кто хату Ашота Амперяна на Малой Кузнецкой сделал?

– Кто это такой? – Глен старался, чтобы голос его не подвел.

– Фирмач-армянин. Под моим крылышком.

– Понятия не имею.

– Узнаешь – свистни. В долгу не останусь. – Медведь помолчал. – И запомни: еще раз моим именем прикроешься – костей не соберешь. Понял?

– Чего тут не понять.

Когда Глен ушел, Кот сказал:

– У этой ящерицы что-то на уме. Мы с ним еще нахлебаемся. Пришить бы его – намного спокойнее будет.

– Пока не за что, – возразил Медведь. – По тому долгу он заплатил. Мы же не можем беспредел разводить. Кроме того, кому он нужен, если не при делах. Вон с Кувалдой проблемы так проблемы.

– Надо было Глена мочить. Хотя, может быть, еще все впереди, – твердил свое Кот.

У него были нехорошие предчувствия касательно Глена, но он никак не мог облечь их в слова, понять, что же его смущает. Он всерьез начинал подумывать о том, как бы сделать так, чтобы Глен исчез с этого света…

Глен же, сидя в машине, думал о том, как хорошо смотрелся бы этот зоопарк – Кот и Медведь – в гробу.

Приехав домой, Глен снял трубку и набрал номер с визитной карточки, которую дал Альтшуллер. Ему ответил хорошо поставленный голос.

– Слушаю вас.

– Мне, пожалуйста, Николая Геннадиевича Слепцова.

– Я к вашим услугам.

– Мне дал ваш телефон Яков Моисеевич. Это Семен Глинский.

– Он говорил мне о вас. Хотелось бы встретиться.

– Когда, где?

– Сейчас подумаем…

* * *

Дом был стар и казался живым. В поскрипывании рассохшихся досок чудилось старческое кряхтенье, в шорохе сквозняков – едва слышное дыхание. Хозяйка дома тоже была стара. Она понимала, что дом, срубленный еще в начале века ее дедом, ненадолго переживет ее. Умирала и деревня. Она стояла посреди болот, вдали от шоссейных дорог, и поэтому не слишком интересовала горожан, которые в последнее время ринулись на сельские просторы.

В деревне оставались лишь четыре дома с древними старухами, существование которых поддерживали изредка наезжавшая автолавка да тракторист Колька, работающий в колхозе и привозивший оттуда периодически хлеб, масло, сахар, чай. Остальные дома уже умерли. Их почерневшие, покрытые мхом трухлявые скелеты тлели и рассыпались от дождей, ветра. Оконные проемы чернели пустыми глазницами черепов.

Ночь – тяжелое время для стариков, будь то люди или дома. Именно тогда понимаешь, что жизнь, казавшаяся в молодости бесконечной, пролетела как сон. Что настоящее уныло и полно боли. А будущее? Сколько его осталось, этого будущего?