Боярыня - Даниэль Брэйн

не избежать. Ее могли вначале припрятать в той же трапезной? Легко, там полно мест, спусти пониже красную — черт бы ее побрал — ткань, и никто ничего не увидит. Но ночью шкатулка уже заняла свое место в печном тайнике…

Я покачала головой. Я только что родила здорового крепкого мальчика, у меня огромное хозяйство на руках, планы на это хозяйство, меня едва не оттащили в объятья к палачу, но не оттащили же, можно выдохнуть хотя бы на время, — так каких же мор вместо того, чтобы всем этим заниматься, я пытаюсь понять, кто убил человека, которого прежняя я очень любила, а нынешняя — даже не знала?

Прежде чем убрать шкатулку, я осмотрела ее. Следы, она оставила чернильные следы. Есть! Чернильные пятна, и если я досконально обследую трапезную, я пойму, где шкатулку прятали до того, как она попала ко мне.

Я еле успела скрыть следы своего любительского розыска, отряхнуть руки и платье и вернуться к детям, как вошла Наталья.

— Ай, матушка, баб собрали, Пимен сейчас что велено ему принесет.

Глаза ее горели любопытством. Отлично, Наталье должно понравиться, а ей я отводила в реализации моей идеи немаловажную роль.

Глава одиннадцатая

Отеки у меня прошли, а я взяла и нашла в этом минус: вместо удобных «портяночек» мне предстояло носить туфли-мюли, то, что я всегда считала сущим издевательством. Что в прошлой жизни, что в этой они неизменно слетали с ноги, при ходьбе громко шлепали, и если в опочивальне я плевала на приличия и ходила босиком, то в светлицу босая выходить я не собиралась: там было намного холоднее — в разы. Не носила я в опочивальне и кику; после родов Наталья торжественно приволокла мне настолько грандиозное нечто, что при виде этого произведения искусства захотелось в голос заорать.

— Как же, матушка, — обиженно заявила Наталья, — ты теперь голова дому всему?

Подобный венец — иначе не назвать — я видела в музеях и на картинах как убор женщины «самостоятельной», но вот сколько было таких? Единицы, когда ни брата, ни свата, ни дядьки, ни мужа, один наследник — и тот в колыбели. И снова мне повезло?

Больше похожая на папскую тиару и такая же, вероятно, тяжелая, монструозная кика до сегодняшнего дня лежала в опочивальне немым упреком. Сейчас я надела ее, как нельзя кстати был образ «владычицы». Шея отозвалась спазмом, в висках закололо, я вспомнила движения против ношения лифчика — как будто кто заставлял! — и обреченно вздохнула. Вот это сокровище, псевдоборцы за «свободу женского тела», не хотите примерить? Килограмм пять золота, жемчуга и драгоценных камней. И самым раздражающим был даже не вес, а жемчужная бахрома, падавшая на лоб и мешавшая видеть.

Я оставила Наталью в опочивальне, важно прошествовала в светлицу. Я ожидала, что баб и девок будет много, но на такое количество не рассчитывала и не сразу догадалась, что эти тридцать… — сорок? — холопок и есть моя челядь. Я видела их всех или почти всех, но не одновременно и, конечно, не знала их всех в лицо.

Несколько беременных. Одна — глаз у меня уже был наметан — кормящая и прокладочками, как Наталья, не пользуется. Девки — этих легко узнать по лентам. Пелагея и Анна отдельно от челяди, где-то за пределами моих покоев знакомо гундосил Пимен. Я отправила стоявшую ближе всех ко мне девку забрать у него бумаги, понимая, что он все равно сюда не войдет — по разным причинам. Одно дело, когда я была родильница, другое — сейчас, когда я вполне могу передвигаться по дому.

Важно я подошла к столу и села, отметив, что место совсем не подходящее для решения каких-либо дел и серьезных разговоров. Могу ли я занять кабинет, который принадлежал моему мужу? Как минимум для всех я опекун молодого боярина — боярышни, и хорошо, что лет до трех можно официально не давать ребенку имя, никто не спросит.

Девка с поклоном подала мне бумаги. Изучала я их долго, пристально, покачивая ступней в мюли. Вот сами хоромы — вход, трапезная, кабинет мужа и рядом такая же крохотная комнатка, вот потайная лестница, которая ведет наверх, две моих рабочих комнаты, коридорчик к опочивальне, лестница, по которой меня спускали в баню… Это то, что я уже видела. Вот какие-то покои — большие, наверное, моего мужа; еще лестница, мелкие помещения повсюду, с окнами и без окон, а это — подвал… везде надо наведаться. Удивительно, но были обозначены и печи, и воздуховоды, рука моя зависла на мгновение, но я отложила доскональное исследование на потом. Я разберусь, из какой комнаты могли доноситься голоса. И выясню, кто что задумал.

Челядь послушно ждала, я рассматривала пристройки и подсобные помещения, подняла голову, обвела взглядом собравшихся.

— Кто на дворе работает, подите ко мне.

Подошли и поклонились две женщины, замужние. Я велела рассказывать, где что размещено, что как используется. Отвечали бабы быстро, без раздумий — свинарник, птичник, лабаз, амбары, пристройка холопья, конюшня, каретный сарай. Огромный — наверное, у меня несколько экипажей, и конюшня немаленькая. По меркам наших времен я — вдова богатого аристократа, испанского или арабского, сравнивать с Северной Европой я не стала, помня их сдержанность во всем. Излишества или необходимость, и сколько стоит содержание этой роскоши?

— Здесь что? — спросила я, указав на строение, с виду каменное. — Тут печь есть?

— Гостевой домик, матушка, — переглянувшись с подругой, ответила одна из женщин. — А как же, есть.

— То есть он свободен, — довольно кивнула я и сложила бумаги. После чего встала — бабы и девки замельтешили, одна Марья сидела по преклонным годам. — А ну, кто хоть раз младенца рожал, по ту сторону, кто не рожал — по эту. Фроська, ты пока к нерожавшим иди.

Однако, с изумлением подумала я, увидев, что добрая половина моих девок заняла место рядом с рожавшими. У челяди настолько свободные нравы или насилие здесь в порядке вещей?

— Иди сюда, — поманила я одну из девок. — Рассказывай. Давно родила?

— Так с год уже как, матушка, — она подошла, но не близко. — Поди, боярин-то, батюшка наш, меня еще опосля за распутство высечь велел.

— Снасильничали тебя или сама? Ну, что молчишь?

— Ну, Гашка? — проскрипела Марья. — Отвечай матушке, коли спросила. Али стыд зенки застит?

— Сама, кормилица, сама, матушка, — поклонилась Гашка. Марья довольно заметила:

— А то! Похотливый грех одно, оговор — другое! — и она встала, поклонилась мне тоже: — Ты, матушка, баб да девок не