Первая оборона Севастополя 1854–1855 гг. "Русская Троя" - Николай Дубровин

Несколько взрывов на французских батареях заставили их замолчать, и к вечеру канонада прекратилась по всей линии. В оба эти дня нашими батареями было выпущено 24 000 артиллерийских снарядов.

После двух столь сильных бомбардирований союзные главнокомандующие убедились, что Севастополь нет возможности взять открытой силой, и потому решили приступить к правильной осаде. Французы повели свои подступы против 4-го бастиона, англичане – против 3-го бастиона и Малахова кургана. С этого времени началась та однообразная, тяжелая и утомительная жизнь севастопольского гарнизона, которую он нес в течение одиннадцати с половиной месяцев. Ежедневно тысячи снарядов, наших и неприятельских, бороздили воздух с раннего утра до поздней ночи. С наступлением сумерек противники принимались за работы: севастопольцы исправляли повреждения, возводили новые укрепления, а неприятель с каждым днем хотя и медленно, но все-таки ближе подвигался своими подступами к нашим бастионам.

Чтобы отвратить внимание неприятеля от города, необходимо было действовать наступательно, но незначительность сил заставила князя Меншикова выждать прибытия новых войск. В начале октября стали подходить к Севастополю давно ожидаемые подкрепления. Прежде других явилась в Крым 12-я пехотная дивизия под начальством генерал-лейтенанта Липранди. Двинувшись из Кишинева в полном составе, она быстро достигла Севастополя, совершив этот длинный путь по-суворовски. Как только князь Меншиков узнал, что передовые полки этой дивизии появились у Перекопа, он тотчас же решился атаковать неприятеля с тыла, со стороны деревни Чоргун, по направлению к Балаклаве, где находились все склады английской армии.

С утра 11 октября войска стали спускаться в долину Черной речки и располагались бивуаком у селения Чоргун. Перед ними на возвышениях находились небольшие неприятельские кавалерийские пикеты, а за ними виднелось несколько укреплений, расположенных в одну линию. Приходившие полки составляли ружья в козлы, разбивали коновязи, расседлывали лошадей, и скоро между солдатами завязалось обширное знакомство. Пехотинцы сновали между коновязями, кавалеристы бродили между бивуачными кучками, отыскивая земляков и знакомых. Через четверть, а много через полчаса все было в самых приятельских отношениях, и разговорам не было конца. Прибывавшие на бивуак войска встречались как давно знакомые и родные. К вечеру собралось здесь 16 батальонов пехоты, 22 эскадрона кавалерии, 8 сотен казаков и 52 орудия полевой артиллерии, всего до 16 000 человек.

Бивуак наш был расположен на правом берегу Черной речки и представлял живописную картину. Небольшая котловина, обставленная со всех сторон крутыми горами, где в другое время не мог бы разместиться и один полк с батареей артиллерии, теперь была переполнена войсками.

А между тем всем было довольно места, всем казалось удобно. В таких случаях, как канун боя, человек становится менее требователен и примиряется со всеми неудобствами, сознавая, что они слишком ничтожны в сравнении с той торжественной и величественной минутой, к которой он готовится. Канун сражения связывает всех узами боевого родства. Каждый видит в товарище нечто родное, близкое и готов поделиться с ним всем, что есть под рукой, лишь бы не нарушить того благоговейного и высокого настроения, с которым воин, вступая в бой, жертвует своей жизнью по долгу и по совести…

Был тихий прекрасный вечер, такой, каким изобилует Крым во время ранней осени. Повсюду были видны составленные в козлы ружья, орудия, зарядные ящики, лошади и самые разнообразные группы солдат, с шумом разговаривавших или дремавших у дымящихся костров. Там, у опушки небольшого кустарника, расселось несколько кавалерийских юнкеров, которые забыли о покое и отдохновении в пылу дружеской беседы, среди воспоминаний прошедшего и мечтаний о предстоящем сражении. Некоторые из них тихо беседовали между собой, другие делали различные распоряжения: сжигали письма, которых не желали в случае смерти видеть в руках посторонних, и писали духовные завещания об имуществе, передавая их одному из близких друзей или товарищей. Подле этой кучки молодежи, в полумраке, около леса, освещенного отблеском разложенных костров, виднелись коновязи и кучки солдат, группировавшихся около старых служивых. С живым любопытством слушали они рассказы о битве, о первом впечатлении, которое производят на человека свист пули и шум летящих артиллерийских снарядов.

Но вот постепенно все стихло, и воцарилось глубокое молчание, прерываемое иногда ржанием лошадей, бряцанием оружия дежурных да тихим шепотом незаснувших. Как-то таинственно блистали штыки на ружьях, посеребренные едва мерцающим огоньком потухающих костров.

Наступило раннее утро 13 октября. Едва зарделась заря, как лагерь стал просыпаться. Солдаты копошились около лошадей и орудий; старые служивые, готовясь на смерть, надевали чистое белье, другие молились; начальство хлопотало у своих частей, делая различного рода распоряжения. Через час каша была готова и солдат звали к винной порции. Около пяти часов утра пехота разобрала ружья, кавалерия села на коней, артиллерия взяла орудия на передки. Вдали показался начальник отряда генерал Липранди, который, объезжая войска и обращаясь к полкам своей дивизии, выразил уверенность, что они будут драться так же храбро, как и на Дунае. Он прибавил, что не сомневается в победе. Неумолкаемым криком «Ура!» отвечали солдаты на уверенность своего начальника. Это не был тот крик, который так протяжно и ровно раздается на ученьях, – это был крик уверенности в своей силе, победный крик, вырвавшийся из могучей груди нашего богатыря-солдата.

Перед глазами собравшегося отряда тянулись высоты, освещенные утренним солнцем. С левой стороны виднелось селение Комары, занятое неприятельскими аванпостами, правее его, на высотах и в одну линию, было расположено четыре неприятельских укрепления, левее всех № 1, затем по порядку № 2, 3 и 4. Укрепления эти были заняты частью турками, частью англичанами. За линией укреплений, вдали, на тех же высотах, рисовалось, как бы в тумане, селение Кадыкёй, а несколько правее его – лагерь английской кавалерии.

Сообразно с расположением неприятеля и войска наши двинулись тремя колоннами; левая, под начальством генерал-майора Грибе (в составе 3 с половиной батальонов, 4 эскадронов, сотни казаков и 10 орудий), направлена на селение Комары. Средняя колонна, под начальством генерала Семякина (13 с половиной батальонов с 28 орудиями), двигалась по направлению к селению Кадыкёй и должна была атаковать первые три редута. Против четвертого редута направлена правая колонна под начальством полковника Скюдери (состоявшая из 4 с половиной батальонов, 3 сотен казаков и 8 полевых орудий). В то же самое время генерал-майор Жабокритский должен был со своим отрядом (7 с половиной батальонов, 2 эскадрона и 2 казачьи сотни) спуститься с Инкерманских высот и, присоединившись к отряду генерала Липранди, с правой стороны обеспечить его от обхода.

Около получаса двигались колонны в самом глубоком молчании, даже лошади не ржали, как бы опасаясь обратить на себя внимание неприятеля.

Но вот вдали послышался выстрел, за ним другой, потом третий – и дело началось.

Колонна генерал-майора Грибе прежде всех достигла места назначения. Полсотни казаков бросились на стоявший у монастыря Ионы Постного неприятельский пикет, который быстро отступил. Вслед за тем пехота заняла селение Комары. По окраине селения, лицом к неприятелю, рассыпались наши штуцерные, а правее их, на гребне возвышения, стала артиллерия для действия вправо против редута № 1. Между артиллерией, примыкая к левому боку средней колонны генерала Семякина, стали три эскадрона сводного уланского полка.