Предания об услышанных мольбах - Ван Янь-сю

Его единоверцы — и праведники и непосвященные — собрались тогда в монастыре Белой лошади. В ту ночь они вращали сутру. Среди ночи раздался голос ниоткуда, поющий славословие. Собравшиеся обратили взоры кверху и увидели человека: его фигура была величественной, а наряд изысканным.

— Я, Цюе Гун-цзэ, возродился на Западе в Мире покоя и радости[73]. Теперь я пришел сюда с бодхисаттвами послушать сутру, — молвил человек.

Все, кто там были, прыгали в восторге от того, что им довелось увидеть такое.

Жил в те времена Вэй Ши-ду из округа Цзицзюнь. Он также был благонравным мирянином и предавался строгому воздержанию. Ши-ду принимал наставления от Гун-цзэ. Мать Гун-цзэ истово верила и была предана Закону, читала сутры и соблюдала долгий пост[74]. В доме у нее всегда кормились монахи и монахини. Однажды средь бела дня матушка вместе с монахинями вышла из трапезной прогуляться. И вдруг ее взор приковал какой-то падающий с неба предмет. Предмет упал прямо перед ней, и она узнала патру Гун-цзэ. Патра была до краев наполнена искусно приготовленной и дивно пахнущей пищей. Все собравшиеся в торжественном молчании почтили патру ритуалом. Матушка обнесла пищей из патры каждого из сотрапезников, и семь дней кряду никто из них не испытывал голода. Об этой патре рассказывают, что она сохранилась поныне и находится в тех же местах.

Ши-ду, преисполненный благодарности, написал «Покаянную грамоту в отступлении от восьми заповедей»[75]. Те, кто исполняют заповеди, полагались на это сочинение в продолжение всей династии Цзинь. Ши-ду скончался в году под девизом правления Вечное цветение (322). И по его смерти было явлено чудо.

Хао Сян подробно описывает деяния Ши-ду в сочинении «Жития святых» и утверждает, что он, как и Гун-цзэ, возродился на Западе. Ван Гай из Усина в сочинении «Каждодневные озарения» говорит:

Гун-цзэ вознесся к небосводу;

Ши-ду последовал за ним.

Они в молчанье обрели нирвану;

Отринув плоть, тот и другой бессмертны стали.

Патра нищего странника

Тэн Пу была уроженкой округа Наньян. У нее в роду издавна чтили Закон, верили. Выйдя замуж за господина Цюаня из Уцзюня, она с еще большим рвением предалась очищению от греха. Госпожа устраивала у себя монашеские трапезы, никому не отказывала в приюте. Стоило страннику появиться в ее доме, и она предоставляла ему пищу и ночлег. Однажды дом пустовал, и госпожа послала слугу поджидать странствующих монахов на перекрестке дорог. Слуга увидел шрамана, сидящего в тени ивы, и пригласил в дом. Благой человек[76], обносивший гостей едой, опрокинул весь рис из бамбукового короба на землю. Он растерялся и не знал, что делать. Шрамана его успокоил:

— У бедного странника найдется в патре пища для всех.

Он велел госпоже Пу разделить пищу из своей патры. Досыта наелись и праведники и миряне в доме и на улице. Омывшись по окончании трапезы, шрамана подбросил патру вверх и вдруг вознесся, исчезнув в мгновение ока.

Госпожа Пу запечатлела в дереве образ шрамана и по утрам и вечерам совершала перед ним ритуал поклонения. Случись какое несчастье, все в доме падали перед образом ниц.

Сообщается, что Хань, сын госпожи Пу, в награду за участие в подавлении мятежа Су Цзюня[77] был пожалован уделом в Дунсине.

Божественный знак

Шрамана Чжу Фа-цзинь был настоятелем монастыря, Открывающего путь к спасению. Он был прозорлив, умел изъясняться на чужеземных языках, его знания были обширны. В столичном граде Ло (Лоян) назревала смута, и Фа-цзинь предпочел жить отшельником где-нибудь у озера в горах. Его всем миром просили остаться, но он ни в какую не соглашался. В большом собрании воскурили благовония, и Фа-цзинь стал прощаться с общиной. И вдруг на высокое сиденье взобрался монах с желтушным лицом, в пыльной и рваной одежде. Фа-цзинь ужаснулся ничтожеству шрамана, тотчас стащил его вниз, но тот не унимался. Трижды Фа-цзинь стаскивал шрамана, и только тогда тот бесследно исчез.

Наконец все расселись по своим местам. Но только приступили к трапезе, как налетел внезапный шквал ветра, поднял облако пыли и опрокинул все яства. Тогда Фа-цзинь покаялся и отменил свой уход в горы. В то время судили об этом так:

— В миру вот-вот разразится большая смута, и Фа-цзинь не должен уходить в горы. Монахи и миряне всем миром настоятельно убеждали его остаться. Потому и был явлен этот божественный знак, заставивший Фа-цзиня изменить свое намерение.

Чудотворная сутра

Чжоу Минь, уроженец округа Жунань, служил при династии Цзинь военным цензором. Семья Миня поклонялась Закону. Во время мятежа Су Цзюня мужи столичного града разбежались, все побросав. В семье Миня была часть сутры «Великое творение»[78] в половину шелкового свитка в восемь чжанов, исписанного с обеих сторон. Сутра «Великое творение» лежала на столике вперемешку с другими сутрами. Нужно было бежать немедля, но Минь не мог взять с собой все свитки. Сутра «Великое творение» была ему дороже всех остальных, но которая из тех, что лежат на столе, она? Минь в спешке, не разворачивая свитков, искал ее наугад, вздыхая и сокрушаясь. И вдруг непостижимым образом сутра «Великое творение», отделившись от прочих, сама обнаружила себя. Минь изумился и ушел, счастливый, с сутрой в руках. Господин Минь и его потомки очень дорожили этим свитком. Говорят, что эта сутра существует и поныне.

Еще рассказывают, что в том же семействе, у жены Чжоу Суна, госпожи Ху-му, была сутра «Великое творение» на шелковом свитке шириной в пять цуней. Умещался на том свитке один раздел сутры. Были у нее и мощи-шарира, хранившиеся в серебряном сосуде с узким горлом. И сутра и мощи были припрятаны на дне сундука. Спасаясь от смут годов правления под девизом Вечная радость (307—313), Ху-му бежала на юг. Сутра и мощи сами выскочили из сундука. В Цзяндуне случился пожар, и у госпожи Ху-му не было времени вынести сутру из огня. Когда весь дом сгорел дотла, из груды пепла была извлечена оставшаяся невредимой сутра — такая же, как и прежде.

Ван Дао-цзы из Гуйцзи знавал Чжоу Суна. Он утверждает, что получил от него сутру в дар, а затем передал на хранение в новый монастырь на острове. Некто Лю Цзиншу говорил, что много раз собственными глазами видел эту сутру. Иероглифы в ней были величиной с конопляное семя, но искусно