Главный соперник Наполеона. Великий генерал Моро - Алексей Зотов

Жозеф и Наполеон устроили за ним домашний надзор, приставили к нему альковную полицию в лице его жены, которую он очень любил. Жена, душою преданная Бонапартам, старалась взять его лаской, но Бернадот, хотя и любил супругу, не доверял ей и постоянно ускользал из сети, которой его пытались опутать. Никто не знал наверняка, как он поступит, и сам он с его упорным честолюбием, мучительной завистью и неопределенностью желаний тоже не знал этого. Пока он оставался в стороне, тревожно следя за всем происходившим, слишком нерешительный, чтобы пойти наперекор, слишком честолюбивый, чтобы подчиниться.

Именно в этот момент сторонники Бернадота захотели, чтобы будущий маршал вновь принял пост военного министра, а главной целью Бонапарта стало помешать осуществлению этой цели. Вот что говорил Наполеон Бурьену на второй день после своего прибытия в Париж из Египта: «Я полагаю, что Бернадот и Моро будут против меня. Но я не боюсь Моро. Он предпочитает военную, а не политическую власть. Он будет с нами, если мы пообещаем ему командование. Но вот Бернадот… В его жилах течет южная кровь. Он дерзкий и предприимчивый. Он не любит меня. И я уверен, он будет против. С его амбициями он способен на все. Кроме того, его ничем не соблазнишь. Он хитер и коварен… Впрочем, мы только приехали. Поживем, увидим…»

Первоначальной целью Бонапарта было стремление получить место в Директории, но позднее влиятельные люди убедили его объединиться с Сийесом и Роже Дюко и упразднить Директорию, установив Консулат.

Бонапарт и Моро еще не были знакомы лично. Это случилось 30 вандемьера в салоне одного из членов Директории Гойе, куда они оба были приглашены. Современник так описывает их первое свидание: «Оба молча смотрели друг на друга. Моро был на полголовы выше Бонапарта (1,76 м против 1,66 м. Наполеону приходилось поднимать голову, чтобы говорить с Моро. — А. З.). У него был высокий лоб, а ясные большие глаза смотрели прямо перед собой. Выражение лица Моро отражало врожденную скромность его личности».

Бонапарт первым прервал молчание.

— Я очень давно хотел с вами познакомиться, генерал, — сказал он Моро, — многие из ваших сослуживцев были со мной в Египте. Это отличные офицеры. — Он назвал Рейнье и Дезе.

Так началась их первая беседа. Она дружески продолжалась и весьма занимала гостей Гойе. Вскоре их приятельские отношения были скреплены подарком Бонапарта Моро — кинжалом из дамасской стали, осыпанным брильянтами ценой в десять тысяч франков. Газета «Le Journal de Paris» от 2 брюмера VIII года писала по этому поводу: «Вот уже несколько дней, в то время как публика говорит о Бонапарте, Бонапарт говорит о Моро, о его скромности и патриотизме». Эта статья Редерера, несомненно, была инспирирована Бонапартом. Тонкая лесть, разумеется, но весьма примечательная, особенно в момент, когда корсиканец собирался сыграть «ва-банк» с политикой; ему нужна была поддержка этого уже знаменитого бретонца. Вскоре ему представится случай в этом убедиться. Моро доверял Бонапарту и заявлял, что явится по первому сигналу на переворот, как на службу. Таким образом, избегая всякой инициативы, он тем не менее добровольно соглашался помогать. Вандаль писал: «Это не значит, чтобы он не завидовал Бонапарту, но он завидовал ему по-своему, не посягая на его гражданское первенство. Втайне он надеялся, что Бонапарт, бросившись в политику, где он легко мог, как столько других, запутаться и погибнуть, избавит его от опасного соперника в начальствовании армиями». В тот момент Моро понимал, что Директория обречена, и решил поддержать Бонапарта, веря в его республиканские принципы.

А вот Бернадот, который сопротивлялся амбициям молодого покорителя Италии и Египта, говорил Моро: «…а если Бонапарт под видом наведения порядка вознамерится задушить республику?» Моро отвечал: «…мы сможем ему помешать».

15 брюмера был устроен торжественный ужин в честь генералов Бонапарта и Моро членами двух палат — Советом старейшин и Советом пятисот. Ужин проходил в стенах церкви Сен-Сюльпис, уже называвшейся храмом Свободы. Богатые драпировки и трофейные знамена украшали стены интерьера. Тысячи свечей освещали внутреннюю часть храма. В этой огромной оскверненной церкви, где было холодно, как в погребе, и где ноябрьская сырость паром оседала на стенах, пировали, или вернее, пытались пировать, семьсот человек: пятьсот депутатов и двести гостей, в числе которых были испанский адмирал Мазаредо и руководитель Польского восстания 1794 года Тадеуш Костюшко. Парижская газета «La Publicite» от 17 брюмера сообщала: «В верхнем конце стола восседал президент Совета старейшин, посредине, справа от него — президент Директории, слева — генерал Моро, возле него — Люсьен Бонапарт, президент Совета пятисот, и рядом — его брат, генерал Наполеон Бонапарт. Люсьен предложил тост “за французских Сципиона и Фабия”. Бонапарт, поднимая свой бокал, воскликнул: “За единство всех французов!” Этот тост был уже правительственной программой. А Моро выпил “за всех преданных друзей республики”. Между тем церемония выглядела одинаково грандиозно и холодно. Все чувствовали канун великой политической драмы. Отсутствие Журдана, Ожеро, Бернадота бросалось в глаза. Бонапарт ел мало, едва дотрагиваясь до яств, вероятно, опасаясь отравления. Он встал из-за стола одним из первых, прошелся вдоль огромного стола, безмолвно подбадривая друзей, и вскоре скрылся через боковую дверь, уводя с собой своих адъютантов и увлекая Моро».

На следующий день дома у Бонапарта, на ул. Шантерен, за обеденным столом собрались Моро, Журдан и Бернадот. Бонапарт изложил свои намерения:

— Я хочу избавить республику от тех, кто так плохо руководит страной.

— В этом, — заявил Журдан, — мы все вас поддержим. А что потом?

— Да, да, что потом? — настаивал Бернадот. Только один Моро не произнес ни слова.

— Рассчитывайте на меня… — ответил Бонапарт.

* * *

К этому времени Сийесу удалось обеспечить положение, при котором самые консервативные члены Директории — Гойе и Мулен — не смогли бы образовать кворума из трех директоров, необходимого для принятия исполнительного решения. Многие колеблющиеся перешли на сторону заговорщиков, когда 8 ноября 1799 г. сам Моро бросил свою шпагу на чашу весов: «Я устал от ига этих адвокатов, которые губят республику; предлагаю вам поддержку для ее спасения». Бонапарт с облегчением стал благодарить его, но достойный воин повернулся и ушел, не дав ему докончить пышные и не совсем искренние фразы. «Трудности его взаимоотношений с генералом Моро — наиболее серьезным соперником в народной популярности, — писал Дэвид Чандлер, — были еще впереди, но пока отношения эти складывались удачно».

* * *

Подробности переворота 18 брюмера хорошо известны; напомним только, что Моро поддержал Бонапарта в этот критический момент, а вот Бернадот, как и предсказывал Наполеон, отказался.

Дело было так. Утром 18 брюмера Моро находился в составе группы генералов, которая сопровождала Бонапарта в Совет пятисот. В приказе по войскам парижского гарнизона, отданным в этот день, Ланн был назначен начальником караула в Тюильри, Серюрье — в Пуан-дю Журе, Мармон — в Военном училище, Макдональд — в Версале, а Мюрат — в Сен-Клу. Что касается Моро, то ему был поручен самый выдающийся пост, а именно начальника караула в правительственной резиденции. Моро рассуждал, что если Бонапарт станет государственным деятелем предстоящей революции, то его самого, несомненно, сделают полководцем нового правительства. Чувствуя себя польщенным почетным назначением на выдающийся доверенный пост, каким являлось в данную минуту командование войсками в Люксембургском дворце, он охотно туда отправился. Но проза жизни оказалось несколько иной, чем он ее себе представлял. Жан-Виктор слышал, как Наполеон произносил свою знаменитую краткую речь. После этого Бонапарт вышел и обратился к Моро: «Генерал, я приказал прибыть сюда 300 солдатам из 96-й полубригады. Возьмите их, окружите Люксембургский дворец и держите под домашним арестом директоров Гойе и Мулена до тех пор, пока эти два упрямца не подадут мне прошение об отставке».