Идеальное отражение - Дмитрий Казаков

Пока мы шли довольно легко, а из биомехов видели лишь парочку адских косильщиков, неспешно кативших куда-то по своим железным делам. Агрессии они не проявили, на всякий случай угрожающе пощёлкали острыми лезвиями на торчащих впереди подвесках.

Что-то вроде предупреждения — не суйся, хуже будет.

Вечер потихоньку превращался в ночь, снег продолжал падать, но благодаря имплантам я видел всё не хуже, чем в ясный полдень. Циклоп если и шагал за нами, то был далеко, а Антипа и его головорезы наверняка ещё выбирались из Обочины, матеря гнусного Лиса.

И тут, едва я почти расслабился, Пятизонье напомнило, что оно плохо подходит для прогулок.

— Стоп, — сказал я, когда у меня внезапно заложило уши. — Ты ничего не чувствуешь?

— Нет, — Синдбад сглотнул.

— Назад, твою мать! — рявкнул я, не тратя времени на объяснение.

Но было поздно.

Мир вдруг прыгнул вниз, и мы очутились в воздухе на высоте метров в десять. Мгновение повисели на месте, а затем полетели вниз. У меня засосало под ложечкой, и я воткнулся ногами в неглубокий сугроб. Что-то лязгнуло, хрустнуло, и я понадеялся, что это не мои колени.

Рядом шлёпнулся Синдбад.

Несколько минут мы оба судорожно соображали, чем закончилось падение и целы ли наши конечности. Но, похоже, сугроб, честь ему и хвала, уберёг нас от серьёзных повреждений, да и среагировал я вовремя. Ещё секунд пятнадцать, метров тридцать вверх, и от нас остались бы две симпатичные лепёшки.

— О… — глубокомысленно проронил я. — И кто я после этого?

— Кто? — спросил Синдбад.

— Лох, последний лох, — заявил я, демонстрируя гиперкритический подход к собственной личности.

Ловушку, которую поэтично называют «Лестницей в небо», заметить на самом деле крайне сложно. Если только увидеть попавшего в неё биомеха или собрата-сталкера, или постоянно снимать данные с альтиметра.

Эта дрянь имела одновременно гравитационную, оптическую, психическую и ещё неизвестно какую природу. Она поднимала тебя вверх, словно на эскалаторе, одновременно внушая и показывая, что всё в порядке, ты идёшь по земле. А затем иллюзия развеивалась, ты обнаруживал себя перед обрывом метров в пятьдесят и летел с него.

Бум, шлёп, и обед колонии скоргов, устроившей это безобразие, готов.

— Идти можешь? — спросил Синдбад, поднявшись на ноги. — Или тебя нести придётся?

— Пожалуй, смогу.

— Тогда ты лох не последний, а предпоследний или даже третий с конца.

— Это тоже возможно. — Я с кряхтением поднялся. — Последнего давно скорги сожрали. Эх, пойдём… Зима раскрыла белые объятья, но я морозов не боюсь… Это в городе мне грустно было, это в городе мне грустно было, ну а в зоне я смеюсь, смеюсь, смеюсь… Три белых коня, три белых коня, декабрь, январь и февраль…

Выслушав завывание в моём довольно хриплом исполнении, Синдбад осторожно поинтересовался.

— Слушай, а что это за песня?

— Старая, — ответил я, надеясь, что он отстанет.

— А откуда ты её знаешь? Ещё фразочки всякие, что-то вроде пословиц… — Да, не зря я сравнил этого типа с бультерьером. В том, что касается упорства, он даст этой «милой» собачке хорошую фору.

Обычно вопросы, касающиеся моего прошлого, по крайней мере, того, что было до января пятьдесят второго, я игнорирую, но тут почему-то ответил. Наверное, я решил, что таиться от человека, спасшего тебе жизнь, как-то нехорошо, да и тема показалась невинной.

— У нас в детском доме, — произнести эти два слова оказалось неожиданно тяжело, — была куча всяких дисков — музыка, фильмы… старые, ещё не интерактивы, начала века и конца прошлого… всё, что людям не нужно, привозили, отдавали нам… И мы их смотрели по многу раз, и слушали песни тоже… так что это оттуда, запомнилось, запало в память…

Я словно наяву увидел наш холл, настоящий камин, который топили один раз в год, на Рождество, и плазменный видеоцентр, и чёрную коробочку проигрывателя, и стойку для дисков…

Но вспоминать это оказалось так больно, что я едва не застонал.

— А, вот как. — Синдбад помолчал, а затем решил, что стоит ответить откровенностью на откровенность. — А я на самом деле дезертир, в армии служил до лета пятьдесят четвёртого, а затем ушёл. Когда мой друг подхватил заразу и примерно за сутки порос автонами. Думал податься в «Ковчег», ведь они вроде как с техносом борются, механическую нечисть уничтожают. Но далеко не ушёл, меня ранили, так и застрял в Москве…

Что же, знакомая история — порой кто-то из «чистильщиков» решает, что жизнь вольного сталкера лучше, чем муштра и казарма. Таких дезертиров даже не особенно ловят, считается, что со своей ограниченной имплантацией они неспособны выжить внутри Барьера.

Но ведь внутри Барьера есть искусники, способные добавить к стандартному набору что угодно.

— И что, больше не хочешь в «Ковчег»? — ехидно спросил я. — Высшая раса, экология, всё такое…

— Не хочу, — произнесено это было так твёрдо, что дальше я спрашивать не стал.

А вскоре стало не до вопросов — мы забрели в густо заселённое колониями скоргов пространство, где автоны достигали размера деревьев, а каждый участок земной поверхности мог содержать либо «Магнит», либо «Дурман», либо «Алмазную пыль», а то ещё что-нибудь похуже.

Учитывая, что мы не горели желанием погибнуть, пришлось идти помедленнее, тщательно выбирая дорогу.

На маршрут, на который обычно уходит час, мы потратили почти два, но зато миновали опасный участок, где теснились Уласовская паутина, котлован на месте Грубчанского озера и кишащее скарабеями и скоргами Никольское болото, ставшее после Катастрофы на редкость глубоким и опасным.

А затем совершили последний, как известно, самый трудный рывок, и перед нами открылась панорама Припяти.

— Дошли, — произнёс Синдбад с некоторым облегчением. — И никто нас не догнал.

А я во все глаза уставился на реку чуть вверх по течению от мостовых быков — там из воды торчали металлические отростки, образующие нечто вроде сетчатого коралла, и от них поднимался жёлтый дым.

Совсем, как в галлюцинации, посетившей меня в лавке Галдежа.

Но ведь сегодня днём, когда мы тут проходили, ничего подобного не было. Способностями к ясновидению я не обладаю. Выходит, это была не просто галлюцинация. Но что тогда, что?

Я вспомнил тот момент в Сосновом Бору, когда услышал взрыв как бы из двух точек одновременно, миг, когда мои импланты показали множество живых «меток», хотя вокруг не было никого…

«Неужели?…» Нет, это слишком бредовая мысль, и лучше её откинуть!

9 февраля

Мы спустились к воде, и тут мои датчики дружно «взвыли», сигнализируя, что на другом берегу наблюдается движение.