Перед изгнанием. 1887-1919 - Феликс Феликсович Юсупов

о нем мне много говорили, я никак не ожидал такого восторга. Я понял, что этим можно увлечься до того, что оставить там все состояние.

Я также понял, что мой маскарадный костюм позволяет мне пойти куда вздумается. С тех пор я начал вести двойную жизнь: днем был школьником, а ночью элегантной женщиной. Поля хорошо одевалась, и все ее платья мне прекрасно подходили.

* * *

Мы с Николаем часто проводили каникулы за границей. В Париже останавливались в отеле «Рейн» на Вандомской площади, где у нас была небольшая квартира на первом этаже. Нам было достаточно перелезть через подоконник, чтобы войти и выйти, не пересекая холл.

В день костюмированного бала в Опере мы решили туда отправиться – Николай в домино, а я одетый женщиной. Чтобы занять начало вечера, отправились в Театр капуцинов. Мы устроились в первом ряду. В тот же момент я заметил на авансцене пожилого господина, который настойчиво меня лорнировал. Когда в антракте в зале зажегся свет, я узнал короля Эдуарда VII. Брат, вышедший покурить в фойе, вернулся смеясь, потому что к нему обратился некто с достойными манерами, попросивший от имени короля сообщить имя очаровательной молодой женщины, сопровождавшей его. Должен признаться, что эта победа несколько потешила мое самолюбие.

Усердно посещая концерты, я знал большинство модных арий, которые пел сопрано. По возвращении в Россию Николай решил использовать эту способность и вывести меня на сцену «Аквариума», самого модного в Петербурге кафе. Он отправился к директору, которого знал лично, и предложил ему послушать молодую француженку, поющую новейшие парижские шансонетки.

В назначенный день я отправился к директору «Аквариума» в женской одежде: серый костюм, лиса и большая шляпа – и продемонстрировал ему свой репертуар. Он объявил, что очарован, и сразу пригласил меня на две недели.

Николай и Поля занялись моей одеждой. Они заказали мне платье голубого тюля с серебряными блестками и головной убор из страусовых перьев разных оттенков голубого цвета. Сверх того, я надевал всем известные украшения матери.

Три звезды напротив моего имени в программе привлекли интерес публики. Когда я вышел на сцену, ослепленный прожекторами, меня охватил безумный страх, совершенно парализовавший на несколько мгновений. Оркестр начал первые такты «Парада мечты», но музыка казалась мне смутной и отдаленной. Несколько сострадательных зрителей, видя мой испуг, одобрили меня аплодисментами. Я взял себя в руки и спел первую песню, которую публика приняла холодно. Напротив, две следующие, «Тонкинуаза» и «Дитя любви», имели невероятный успех. Последняя возбудила такой энтузиазм, что я должен был повторить ее трижды. Николай и Поля, очень взволнованные, ждали меня за кулисами. Появился директор с огромным букетом и горячо меня поздравил. Я его поблагодарил, с трудом сохраняя серьезность. Дав ему поцеловать руку, поспешил выпроводить.

Условием было не допускать никого в мою гримерную, но пока мы с Николаем и Полей, рухнув на канапе, умирали от смеха, прибывали цветы и нежные записки. Офицеры, которых я очень хорошо знал, приглашали меня ужинать в «Медведе». У меня было сильное желание согласиться, но Николай категорически запретил и увез меня со всеми друзьями продолжить вечер у цыган. За ужином пили за мое здоровье, и я должен был в конце концов влезть на стол и спеть под аккомпанемент цыганских гитар.

Шесть раз я появлялся в «Аквариуме» без всяких неприятностей. Но в седьмой раз я заметил в ложе друзей моих родителей, лорнеты которых были направлены на меня. Они узнали меня по сходству с матерью и по драгоценностям, которые я носил.

Случился скандал. Родители устроили мне ужасную сцену. Николай выгораживал меня, взяв всю вину на себя. Друзья родителей, как и товарищи нашей богемной жизни, поклялись никогда ни слова не говорить об этом приключении. Они сдержали слово, и дело было улажено. Моя карьера легкомысленной певички оборвалась, но я не отказался вовсе от маскарада, доставлявшего мне столько удовольствия.

В то время костюмированные балы производили в Петербурге фурор. Я изощрился в искусстве переодеваний и располагал целой коллекцией прекрасных костюмов, как мужских, так и женских. Для маскарада в Опере тщательно воспроизвел портрет кардинала Ришелье (кисти Филиппа де Шампань), на котором мантию поддерживали два негритенка, выряженные в золото. Этот наряд принес мне настоящий триумф.

Другой бал кончился трагикомичным приключением. Я на этот раз был «Аллегорией ночи», в платье со стальными блестками и бриллиантовой звездой над париком. В таких случаях Николай, не доверявший моим фантастическим идеям, всегда меня сопровождал или доверял меня надежным друзьям. В тот вечер гвардейский офицер, известный своими похождениями, усердно за мной ухаживал. Вместе со своими тремя друзьями он предложил отвезти меня ужинать в «Медведь». Я согласился, несмотря на риск или скорее из-за этого риска, безумно меня увлекавшего, и видя, что брат занят флиртом с какой-то маской, улизнул от него.

Я прибыл в «Медведь» в сопровождении своих четверых офицеров, потребовавших отдельный кабинет. Чтобы создать обстановку, позвали цыган. Музыка и шампанское сделали моих товарищей предприимчивыми. Я защищался как мог, но самый дерзкий, проскользнув сзади, сорвал мою маску. Чувствуя неизбежность скандала, я схватил бутылку шампанского и бросил в зеркало, разбившееся вдребезги. Воспользовавшись мгновенным замешательством я рванулся к выходу, повернул выключатель и убежал. Уже на улице я крикнул кучера и сказал ему адрес Поли. Тут я заметил, что забыл свою соболью накидку в «Медведе».

Ледяной зимней ночью молодая женщина в бальном платье, усыпанная бриллиантами, скакала во всю мочь в открытых санях по улицам Петербурга. Кто бы узнал в этой сумасшедшей сына одной из самых почтенных семей в городе!

* * *

Мои эскапады не могли оставаться неизвестными отцу бесконечно. В один прекрасный день он послал за мной. Поскольку он призывал меня лишь в серьезных случаях, я отправился не без опасения. Действительно, он был бледен от гнева и голос его дрожал. Он назвал меня хулиганом и негодяем, прибавив, что такому, как я, честные люди не должны даже подавать руки. Он объявил, что я позор семьи и что мое место не в его доме, а в Сибири, на каторге. Наконец, он выгнал меня из своего кабинета. Он хлопнул дверью так сильно, что упала картина в соседней комнате.

Оглушенный этим, я мгновение стоял, как вкопанный. Затем отправился на поиски брата.

Николай, увидев меня таким пришибленным, старался утешить. Я напомнил ему, что во многих проделках безуспешно просил его поддержки и советов, особенно после встречи с аргентинцем в Контрексвилле. Я говорил ему, что это они с Полей первыми вздумали одеть меня женщиной, чтобы