И унесет тебя ветер - Жан-Марк Сувира

— Молодой человек, я вас очень хорошо понимаю, но это невозможно. Вы же понимаете, к нам целый день обращаются с такими просьбами.

Спокойный голос телефонистки его окончательно успокоил.

— Я очень прошу вас: всего один только раз, и больше я не позвоню!

— Я передам вашу просьбу, но сегодня это невозможно.

— А завтра?

— Не могу вам сказать, но у нас есть инструкция не отвечать на ночные звонки. Всего вам доброго.

Телефонистка повесила трубку. Человек еще несколько секунд постоял с трубкой возле уха, прислушиваясь к молчанию, потом со слабой надеждой положил ее на рычаг и протер ухо. В первый раз с ним разговаривали вежливо, и это, может быть, позволяло чего-то ожидать.

Телефонистка обернулась к мастеру:

— Как думаешь, это больной все время трезвонит?

— Ну да. Разговор-то я записал, и номер, с которого он звонил, определился.

— Он еще будет звонить?

— А как же, обязательно. Дирекция велела отвечать, что ты передашь его просьбу.

— Мне показалось, он грустный какой-то, подавленный. А что ты сделаешь с записью?

— Завтра полиция придет, заберет все диски с его звонками. То-то они попрыгают ловить этого кореша!

— Хорошо бы поймали. Я так боюсь, когда кто-то прячется за телефонную трубку и не называется. Хуже нет — голос тревожный, а никакого лица ты к нему приделать не можешь. Жутко достали!

— Да чего бояться-то? Кто опасен, тот не звонит, он прямо на дело идет. А этот только разговаривает. Так что не паникуй. А если боишься, так я же тут.

— Намек поняла. Только если твоя теория правильная — опасности никакой нет, значит, бояться мне нечего, значит, и защищать меня не надо!

Человек опять сел в машину, почти умиротворенный крохотной надеждой, которую оставляло ему это «я передам вашу просьбу». Он вспомнил, как однажды, не так давно, хотел сесть в засаду перед Домом радио — посмотреть, как могут выглядеть дикторши с ФИП. Но когда он увидел, какой это огромный круглый дом со множеством входов, охранников, как там все время туда-сюда снует народ, то пришел к выводу, что это невозможно, что так его, пожалуй, и засекут. А уж этого он не хотел больше всего на свете.

Людовик и Клара расположились в итальянском ресторане в Шестом округе. Людовик был оживлен, хвалил итальянскую кухню, говорил о детях, о «Ночном полете», благодаря которому побывал вместе с отцом в одном из лучших в жизни путешествий, об убийствах, которые расследовал — как раз рядом, в том самом округе, где они теперь ужинали. Людовик делал все возможное, чтобы жена не затрагивала неприятную тему бессонниц. В конце ужина, чтобы уж точно избежать предлога говорить об этом, он воздержался и не заказал кофе, а сам завел речь о блошином рынке, о том, как туристы платят там втридорога. Партия уже казалась ему почти выигранной, когда Клара вдруг сама энергично увлекла его к теме духов и запахов. Потом они несколько секунд молчали. Клара отпила воды из стакана, вытерла губы уголком салфетки, посмотрела на мужа и заговорила совсем другим голосом:

— Людовик, я тебя хорошо знаю. Ты со мной сегодня говорил о чем угодно. Ты все понимаешь, и я все понимаю. У тебя глаза чуть не на затылке, и бледен ты как мел.

«Вот оно, — обреченно вздохнул Людовик. — Назвала меня не уменьшительным именем, а полным, значит, дело неладно».

Он решил изобразить лицо, означающее «не выдумывай, пожалуйста» и, рассеянно вертя в пальцах солонку со стола, приготовился выслушать серию вопросов, которая не заставила себя ждать.

— Какой у тебя рост?

— Метр восемьдесят два.

— А вес?

— Понятия не имею. Я своим весом не интересуюсь, не мужское это дело.

— Людо, я слышала, как ты в ванной сегодня рано утром вставал на весы. Так сколько?

— Семьдесят. Тебе бы у нас работать — на допросе от тебя не увильнешь. — Мистраль искренне смеялся, радуясь хитроумию жены.

— Может быть, посмотрим. Так вот, семьдесят килограммов при росте метр восемьдесят два — это значит, что ты очень худой. Я тебя, дорогой, таким никогда не видела, ты слышишь? С тебя вся одежда сваливается! Вот сейчас ты с трудом доедаешь то, что на тарелке, а обычно сметаешь быстрей, чем нужно.

— Я и толстым никогда не был!

— Пожалуй, ты прав. Только таким, как сейчас, тем более не был. Что с тобой? Отчего ты не спишь? — Ее голос и глаза стали еще ласковее.

Мистраль решил: придется чуть-чуть сдать назад и рассказать жене хоть что-нибудь.

— Если честно, толком сам не знаю. Мне уже в отпуске иногда не спалось. А как вышел на работу, так сон совсем пропал. Будто меня что-то тревожит, хотя тревожиться совершенно нет причин. Днем я немножко расклеенный, но это ерунда. А вот ночью действительно спать не могу. То задремлю, то проснусь.

— Людовик, поберегись! Не натягивай сильно веревку — как бы не оборвалась! А я думаю, что могу тебе помочь.

— Да-да, конечно… Я думал об этом. Только дело еще не дошло до того, что веревка, как ты говоришь, скоро оборвется.

— О чем ты думаешь, когда не спишь?

— Да ни о чем особенном. Что случилось за день, о детях, о тебе, но ничего конкретного. Ты знаешь, что у тебя очень красивый голос?

— Людо, не увиливай, пожалуйста. Как зовут того психиатра, с которым ты встречался в связи с последним твоим делом?

— Жак Тевено. А что?

Говоря это «а что?», Людовик уже понимал, какие вопросы за этим последуют. Он знал свою жену: с виду ласковая, веселая, приветливая, но схватит — не отпустит.

— Вы с ним, кажется, друг другу понравились?

— Ну да. Интересный человек, с юмором. Дальше?

— Ты с ним виделся недавно?

— Нет. Да и когда бы я успел, у нас в эти дни такой замот! Пару раз немножко поговорили по телефону. Узнать, как дела.

«Ну вот, — подумал Людовик, — теперь пришел черед того самого вопроса».

— А почему бы тебе с ним не поговорить?

— Я же не псих!

— Людовик, не надо! Ты меня приучил совсем не к таким ответам, ты прекрасно знаешь! К психиатрам обращаются не только психи.

— Вне всякого сомнения. Добро, завтра едем на блошиный. Будем там гулять под ручку. Я знаю на рынке Серпетт приличный ресторанчик. Только туда идти надо ближе к двум — раньше и народу полно, и погуляем до того времени побольше.

— Выспишься — тогда поедем.

Людовик махнул официанту, чтобы тот принес счет, и подумал, что еще легко отделался. Лишь бы это было в последний раз: он действительно очень не хотел говорить, почему каждую ночь не смыкает глаз. Она не поймет.

Домой в Ла-Сель-Сен-Клу Клара и Людовик вернулись каждый на своей машине. Людовик ехал впереди на умеренной скорости, а Клара за ним.