Ной Морсвод убежал - Джон Бойн

По пути домой все вели себя очень тихо, и Ной – тише всех.

– Значит, если она не ела сахарную вату, – сказал старик, отложил неоконченную куклу на стол, собрал пустые тарелки из-под десерта и медленно добрел с ними до раковины, а там пустил из крана воду, бросил пару посудных мочалок, и те принялись за работу, – отчего же ей стало плохо?

Ной посмотрел в стол и принялся возить пальцем по ложбинке в дереве, которую, как он понял, оставила непослушная стамеска. Он ничего не ответил, не взглянул на старика – он просто надеялся, что тот не будет больше задавать никаких вопросов про это.

– Не хочешь мне отвечать? – в конце концов очень тихо спросил старик, и теперь Ной на него посмотрел и громко сглотнул, а затем покачал головой.

– Не хочу казаться грубияном, – произнес он и тут же понял, что говорит резче, нежели собирался, – но теперь, раз я убежал из дома, мне кажется, лучше вообще не думать про маму с папой. И не обсуждать их.

– Ну, очень странные вещи ты говоришь, – сказал старик удивленно и даже обернулся. – Сначала мама защищает тебя от охранника, который облыжно тебя обвинил, потом устраивает тебе пляж в бассейне, а потом забирает тебя из школы и везет на ярмарку. И ты не хочешь о ней вспоминать? Да будь у меня такая мама… ну, мамы у меня, конечно, никогда не было, только Паппо, – грустно поправился он. – Но все равно не понимаю, почему ты не хочешь с ней быть.

Ной долго думал об этом, а потом ответил.

– Да дело не в том, что я не хочу с ней быть, – сказал он чуть более раздраженно. – Ох, это так трудно объяснить! Понимаете, она мне обещала – вот в чем. И мне кажется, слово свое она нарушит. Я не хочу там быть, когда это случится.

– Тебе кажется, что она его не сдержит?

– Да.

– А что она обещала?

Ной потряс головой. Ясно было: говорить этого он не желал.

– Ну что ж, мне жаль это слышать, – вздохнул старик. – Хотя, думаю, мы все время от времени даем обещания, которые не можем исполнить.

– Спорим, вы так не делали, – сказал Ной.

– О, ты бы очень ошибся, если бы так решил. Слышал бы ты, какие обещания раздавал я, когда сам был мальчишкой. Знаешь, всю свою жизнь мой отец только и делал, что пекся о моем благополучии, а я снова и снова его подводил. Убегал, искал приключений, попадал во всяческие неприятности. И если хочешь поговорить об обещаниях – что ж, я всю свою жизнь вынужден жить с одним нарушенным словом. А не хочешь ли ты чаю? Или, быть может, кофе?

– Я не пью ни кофе, ни чай, – ответил Ной и скорчил такую рожицу, словно только что съел целый бочонок гнилых яблок. – Но выпью стакан молока, если у вас есть.

Старик открыл холодильник и на миг весь в нем зарылся, а вынырнул с заиндевевшим кувшином холодного молока. Налил Ною высокий стакан и поставил перед ним на стол. Потом снова взял полено и стамеску и опять принялся за работу.

Ной отпил глоток молока и сунул руку в сундучок. Выбрал еще одну марионетку – и невольно улыбнулся. У куклы были очень тощее тело и очень квадратная голова; похоже, резали ее с человека, составленного из геометрических фигур, а не из туловища, рук и ног.

– А, мистер Квакер, – сказал старик, увидев, что достал мальчик, и сам слегка хохотнул, качая головой. – Очень странно, что мой отец его вырезал. Потому что мистер Свистл заинтересовал меня бегом, а вот мистер Квакер показал, сколькими разными способами можно пользоваться этим моим даром. Ты, Ной, говоришь об обещаниях. А я своего не выполнил из-за мистера Квакера. Нарушил слово, данное отцу.

Вскоре после встречи с Королем и Королевой (сказал старик) я как-то раз вернулся домой из школы и глазам моим открылось весьма необычное зрелище: в лавке стоял покупатель и разговаривал с Паппо. Не помню, когда такое случалось в последний раз, – обычно в лавку заходили только осел и такса. И лишь осознав, что я встал в дверях, колокольчик надо мной звякнул вполсилы. Тогда человек у прилавка обернулся и радостно хлопнул в ладоши.

– А это, должно быть, ваш сын, – громко и как-то причудливо произнес он.

– Он и есть, – тихо подтвердил Паппо.

– Не такой рослый, каким я его себе представлял.

– Ну, он же еще маленький, – сказал Паппо. – Подрастет. Вообще-то он только начал.

– Гм-м, ну, я думаю, – произнес человек, подошел ко мне широким шагом и схватил за руку, а затем яростно ее потряс. – Позволь представиться. Моя фамилия Квакер. Бартоломью Квакер. Вероятно, ты обо мне слышал.

– Нет, сударь, – признался я.

– Ох, господи, – сказал мистер Квакер, и весь лоб его съежился лестницей морщин. – Какое разочарование. И существенный удар по моей гордости. Но ничего. Я официальный выборщик в деревенскую команду на Олимпийские игры этого года. Про них-то ты, я надеюсь, слышал? – И он повернулся к Паппо и утробно захохотал, словно неимоверно сострил.

– Нет, сударь, – снова ответил я и пожал плечами.

– Ты никогда не слышал об Олимпийских играх? – изумился мистер Квакер. Он весь подался ко мне и снял очки, чтобы получше меня рассмотреть. – Не может такого быть!

– Мы ведем очень тихую жизнь в нашей лавке игрушек, мистер Квакер, – сказал ему я. – Боюсь, мне совсем не доводилось посмотреть окружающий мир. Хотя вот недавно я навещал Короля с Королевой и…

– Но мальчик мой, – не дал мне договорить мистер Квакер, – Олимпиада – величайшая спортивная экстраваганца, которую когда-либо знал свет. Она устраивается, чтобы укреплять братство между нациями и прославлять необычайные спортивные достижения. Некоторые атлеты всю свою жизнь тренируются, лишь бы участвовать в этих играх, а олимпийская медаль – прямо-таки вершина их карьеры.

– Да, кажется, очень веселая штука, – ответил я и стал переминаться с ноги на ногу, словно бежал на месте, чтобы кровь не застаивалась. – Мне кажется, вы хотите, чтобы я принял в них участие, нет?

– Ну разумеется же! – воскликнул мистер Квакер и в восторге закивал головой. – Вести о твоих успехах в беге распространились по городам и весям. И стыдно сказать, но эта деревня не выиграла ни одной медали со времен великого Дмитрия Капальди. Мы надеемся, что как раз ты все это у нас изменишь. Бремя этих надежд слишком велико для юных плеч, но, судя по тому, что я слышу, твои вдобавок еще и сильны, а потому выдержат его. Что скажешь? Ты нас не разочаруешь, правда?

– Если Паппо меня отпустит, – ответил я, глядя на отца, – мне бы очень хотелось.

– Что-то я не знаю, – тихо произнес Паппо, и его лицо уже омрачила тень грядущей утраты. – Их так далеко отсюда проводят. К тому же и о школе надо думать. Может, лучше со мной здесь останешься? Я знаю, жизнь тут не слишком-то интересная, но…