Мост в прошлое, или Паутина для Черной вдовы - Марина Крамер

– Слушай, Маша… давай без этих церемоний поговорим, – попросил он, вынимая сигареты. – Я ведь все знаю про тебя и доктора этого.

– Какого доктора? – даже не сбившись с шага, спокойно переспросила она.

– Ну, ты исполняешь… – изумился Хохол, останавливаясь с недонесенной до губ сигаретой. – Фамилия Церпицкий тебе говорит о чем-то?

Она пожала плечами:

– Ну, говорит – и дальше?

Они стояли под фонарем, и снег, тихо падавший в его свете, напоминал бесчисленные стразы Сваровски, рассыпанные по бархатно-черному фону. Они оседали на черных Марьиных волосах, на капюшоне ее длинного пальто, мерцая в попадающих на них бликах света.

– Маш… ты зря меня ослом считаешь, вот ей-богу.

Она помолчала, думая о чем-то, а потом вдруг сказала тихо и совершенно спокойно:

– Значит, я была права, и это все-таки ты рылся в моем ноутбуке. Пусть даже и не сам.

Он виновато опустил голову:

– А что мне было делать, когда ты сама ничего говорить не хотела? Я тебя никогда такой не видел. Что же я должен был думать и делать? Ты молчишь, дергаешься, явно прячешься – и невозможно от тебя правды добиться. Была бы чужая – я б забил и не думал. Но ты мне как сестра, Машка. И Маринка не простила бы, если вдруг с тобой что, а я был рядом и не помог.

– Вот хорошо, что у тебя всегда есть железный аргумент, Женечка – твоя супруга. И ты, манипулятор поганый, пользуешься этим. И будь сейчас на твоем месте кто угодно – я бы больше в жизни ни слова не произнесла, вообще бы забыла, что такой человек был. Потому что нельзя лезть в чужую жизнь даже с благими намерениями! – Мышка слегка задохнулась, закашлялась. – Но я понимаю… и наверное даже где-то благодарна тебе… Но ты пойми, Женька – он мне так и будет мстить, он искренне считает, что я ему жизнь поломала, когда отказалась замуж выйти.

– Маша, Маша, послушай! – перебил Хохол, увлекая ее за собой по блестящему от снега асфальту тротуара. – Если он не дурак и хочет прожить остаток жизни с целым организмом, а не с трубкой из пуза, например, – то он тебя обходить будет километра за полтора.

Мышка рассмеялась каким-то абсолютно невеселым смехом:

– Ты такой наивный, Женька. Если ты думаешь, что после твоего отъезда Макс прекратит меня преследовать, то можешь начать сомневаться уже сейчас – он мне позвонил сразу, как только ты вышел из его кабинета, и сообщил, что через пару дней оторвет мне голову. Вот так.

Хохол от злости даже охрип, рванул куртку, не заметив даже, что вырвал при этом «собачку» замка вместе с частью зубцов:

– Что?! Голову?! Тебе?! Л-ладно!

Решительно взяв Машу за руку, он зашагал быстрее, заставляя ее почти бежать вприпрыжку.

– Сейчас мы не станем это обсуждать, пойдем домой, поужинаем – и спатки. А вот завтра…

Маша вдруг остановилась и вырвала свою руку из его лапищи:

– А вот завтра ты с утра закажешь билет на самолет и улетишь отсюда.

– Да?! Это еще с какого перепуга?

– С такого! Не хочу отвечать за те глупости, что ты собираешься натворить завтра! – отрезала Маша с такой решительностью, на какую Хохол считал ее неспособной. – Ты улетишь, и сделаешь это еще до того, как произойдет что-то непоправимое, с чем я потом не смогу жить, понятно?!

– Маша…

– Я уже до фига лет Маша, и у меня своя жизнь! Своя – понимаешь? Не такая, к которой привык ты! И в этой моей жизни не убивают налево и направо просто потому, что это «по понятиям»!

– Это ты сейчас за понятия заговорила?! – рявкнул Женька, хватая ее за плечи, и тут же наткнулся на до боли знакомый взгляд из серии тех, что выдавала его дорогая супруга Марина Викторовна.

– Я. И ты сделаешь так, как я сказала – иначе знать тебя не желаю больше. Все.

Она развернулась и решительно зашагала к дому, до которого оставалось уже совсем недалеко. Хохол замешкался, пребывая в некоем замешательстве, и заметил вывернувшую из-за угла машину слишком поздно.

Телефонный разговор ее порадовал. Марина сумела узнать все, что хотела, заручиться поддержкой верного и очень нужного человека, выяснила обстановку и поняла, что сейчас как раз тот самый момент, когда Беса можно брать теплым и делать с ним все, чего душа пожелает.

Вытянувшись на кровати, она взяла сигарету, но, передумав, бросила в пепельницу, так и не прикурив. Ощущение от разговора осталось какое-то теплое, словно говорила с близким родственником, с человеком, принимавшим ее любой. Собственно, это так и было. Бывший ее телохранитель Гена, в прошлом боец спецназа, оказался тем человеком, на которого можно положиться в любой ситуации. Он потерял кисть правой, рабочей, руки, закрывая убийце дорогу в спальню, где лежала в тот момент раненая Коваль, и это могло лишить его возможности работать дальше, но Марина и Хохол решили, что не могут потерять такого охранника. И не ошиблись – Гена стал личным телохранителем маленького Егорки, его воспитателем и лучшим другом, а когда его помощь вновь понадобилась сперва Хохлу, а затем и самой Коваль, без колебаний сделал все, что от него зависело. Марина не боялась звонить ему – Гена скорее оторвал бы себе вторую руку, чем причинил какой-то вред ей. Вот и сейчас, понимая, что Коваль не к кому больше обратиться, и не одобряя поведения своего нового работодателя Гришки Беса, Гена согласился, во-первых, приютить Марину у себя в небольшой квартирке в городе, а во-вторых, помочь, чем сможет.

По некоторым причинам – вполне, впрочем, понятным – Марина не хотела жить в доме Виолы и Беса, вообще не хотела, чтобы кто-то знал, что она снова в России, а там, у Беса, работала еще и ее бывшая домработница Даша – к чему лишние свидетели? Так что квартира Гены была самым идеальным вариантом – как и его предложение помочь.

Всю ночь Марина не могла уснуть, ворочалась в постели, изнуряя себя мыслями о предстоящей поездке. Ей очень хотелось оказаться в родных местах, там, где остались могилы любимых людей, где прошла ее порой такая страшная молодость. Но, с другой стороны, Коваль боялась, что может не справиться с воспоминаниями. Чем старше она становилась, тем чаще ее мучили приступы ностальгии и душевной боли. Это гнетущее чувство заставляло ее чаще прикладываться к бутылке, вызывая агрессию у Хохла, оно являлось причиной их постоянных ссор и недельных молчаний. Женька тоже не молодел, и характер у него портился, а может, он просто устал терпеть ее капризы и тяжелый нрав. Эта мысль не раз посещала Марину, но она отодвигала ее подальше, как ненужный хлам, чтобы разобраться потом, на досуге, когда закончатся более важные дела. И только недавно Коваль вдруг осознала, что рискует остаться одна. С того момента, как она обрела после операции способность нормально разговаривать, Марина ежедневно набирала номер Женьки, но получала только механический ответ об отключенном телефоне абонента. Беспокойство, закравшееся в душу, удивило ее – прежде подобное чувство она испытывала достаточно редко, а теперь к нему неожиданно примешалась еще и невесть откуда взявшаяся ревность. Когда Коваль призналась в этом самой себе, удивление возросло стократно – уж что-что, а ревность была ей незнакома в принципе. Она не ревновала даже горячо любимого Малышева, так что говорить о Хохле. И вдруг…