В плену безудержных желаний - Энни Уэст

Тори изумленно вскинула брови.

— Что?! Это возмутительно! Я никогда не говорила ему ни о каком браке!

Ашраф пожал плечами.

— Тем не менее похоже, что он скоро позвонит мне в офис. — Не то чтобы он ожидал каких-то особых трудностей с человеком, чьи намерения были столь прозрачны.

Тори откинулась назад, потирая лоб.

— Извини. Я никогда…

Он взял ее руку, заставив расслабить напряженные пальцы.

— Тебе не за что извиняться, Тори.

Она выглядела ужасно расстроенной, и Ашрафу захотелось закрыть эту тему, сказать, что все это не важно…

— Он сосредоточен только на себе. Он женился на моей матери ради денег и положения. Сами мы его не интересовали, но, когда наступал момент произвести впечатление на избирателей, он выводил нас в свет, чтобы продемонстрировать идеальную семью.

Ашраф слышал боль в ее голосе и поклялся научить Джека Нилссона уважать его дочь.

— Но с матерью мне повезло. Мы были очень близки.

— Отец не давил на тебя?

Она задумалась.

— Все, что я делала, оценивалось очень поверхностно. Я хотела играть в футбол, но он решил, что это не подходит для девочки и будет лучше, если я научусь играть на фортепиано. — Она тряхнула головой. — И не дай бог, если бы я попалась ему на глаза в испачканной одежде или с растрепанными волосами.

Тори поморщилась.

— Мы были для него всего лишь бутафорией, которая позволяла ему хорошо выглядеть. Вероятно, именно это в конце концов и погубило мою мать. Она оставалась с ним лишь ради меня, полагая, что любая семья лучше, чем ее отсутствие. Но я знаю, что без него нам было бы лучше.

Ашраф задумался. Не проводила ли Тори параллель между его предложением создать семью для Оливера и положением ее матери, застрявшей ради ребенка в неудачном браке? А еще хуже, не сравнивала ли она мотивации Ашрафа с мотивациями ее отца?

Эта мысль заставила его внутренне содрогнуться. — Он и теперь пытается управлять твоей жизнью?

Тори невесело рассмеялась.

— Когда умерла моя мать, я восстала и поступила в университет. Он хотел, чтобы я изучала юриспруденцию и пошла по его стопам, но…

— Но ты выбрала геологию. — Он улыбнулся. — Акт протеста и возможность пачкать одежду?

Ее улыбка согрела его.

— Вероятно, ты прав. К тому же эта работа давала шанс быть от него подальше.

— Когда ты узнала, что беременна, ты не искала у него поддержки?

Казалось странным, что в ее положении она решила перебраться в другую часть Австралии.

Ее рука дернулась, и она попыталась отстраниться от него.

— Что такое?

Она опустила глаза.

— Он сказал сделать аборт. Сказал, что я ничего от этого не выиграю и с ребенком мне будет трудно найти себе хорошего мужа.

Горло Ашрафа сдавило готовым вырваться оттуда проклятием. Он сделал медленный вдох, пытаясь успокоиться.

— Возможно, он подумал, что ребенок может стать постоянным напоминанием, через что тебе пришлось пройти…

— Не пытайся его оправдать! Он никогда не интересовался ни мной, ни моими делами. Он даже не хотел, чтобы я посещала психолога, опасаясь, что моя история может просочиться в прессу. — Она тряхнула головой. — Он сказал, что все это просто отвратительно. Он умыл руки и ни разу не спросил о ребенке.

Ашраф готов был вскипеть. Тори пришлось пережить такое, но все, что счел нужным сделать для нее отец, — это посоветовать избавиться от ребенка.

Его руки так и чесались задать хорошую трепку человеку, который осмелился говорить о брачном соглашении, не обладая даже обыкновенной порядочностью, чтобы позаботиться о своей дочери.

Нечего было удивляться, что Тори была против брака по расчету. Ашраф говорил о важности публичного принятия в Зе-Альде, и, вероятно, она решила, что у него могли быть те же мотивы, что и у ее отца.

Он провел пальцами по ее щеке.

— Даю тебе слово, Тори, я не такой, как твой отец.

Она невесело улыбнулась.

— Я знаю.

— Обещаю тебе, — его лицо было серьезно, — если мы поженимся, я буду предан тебе и нашим детям. Всегда. Быть шейхом — это привилегия и честь, но я знаю, что семья это более важно, чем власть и престиж.

Как он мог этого не знать? Он отдал бы все на свете за каплю отцовской любви или за воспоминания о нежности матери.

— Моя семья всегда будет в центре моей жизни. Даю тебе слово.

Через двенадцать дней слова Ашрафа все еще звучали в ее голове. Она помнила каждый нюанс — глубокую проникновенность его голоса, напряженный взгляд темных глаз, тепло его рук.

Если она поверит ему…

Что не было правдой. Она верила Ашрафу. Каждому его слову. Тори не сомневалась, что он действительно хотел сделать как лучше. Но достаточно ли одних хороших намерений, если молчит сердце?

А без любви как она могла решиться на брак? Она знала, что отсутствие любви может сделать с семьей.

В то же время Ашраф был не похож на ее отца. Ашраф был…

— Что ты там так долго, Тори? Может, тебе помочь с молнией? — Голос Эйши вернул Тори к реальности. Она моргнула и уставилась на незнакомый образ в зеркале. Она так давно не носила платьев, что с трудом узнавала себя.

— Уже иду, — отозвалась она, проведя ладонями по черному бархату. Он был таким же мягким, как голос Ашрафа, когда они занимались любовью.

Она поймала в зеркале взгляд своих широко открытых глаз и судорожно втянула воздух. Сейчас она не должна думать о таких вещах.

Осторожно ступая по кафельному полу, Тори открыла дверь в спальню, где ее ждала Эйша в ярком шелковом платье, прекрасно оттеняющем ее черные волосы и темные глаза.

— Вау, — выдохнула Эйша, сделав жест рукой, чтобы Тори повернулась. — Бесподобно. Ты сразишь всех наповал.

— Ты уверена, что это не слишком… вызывающе?

— Слишком? — Эйша рассмеялась. — Ты почетная гостья одного из самых богатых людей на планете. Как это может быть слишком?

— Ну, все эти блески… Хотя вышивка мне нравится. Очень оригинально.

Эйша кивнула:

— Это одна из ее лучших работ. Особенно если учесть, как мало у них было времени.

Платьем занималась подруга Эйши. Она и еще несколько девушек недавно начали собственный бизнес.

— А оно не слишком откровенно?

Тори с самого начала беспокоилась об этом, но решила оставить детали дизайнеру, которая наверняка должна была знать, что принято в Зе-Альде. И все же узкие серебристые бретельки оставляли слишком много голой кожи.