Негоциант - Владислав Жеребьев

Теперь прыжки, таинство из таинств, в котором вообще ничего хорошего нет. Рота поднимается ни свет ни заря, зачастую в пять, а то и в четыре утра. Почему так? Самолеты пришли, планы прыжков подписаны, так что вперед, парень, ты же десантник. И вот ты, в толпе таких же зачуханных и сонных, скрипя валенками по снегу, топаешь в столовую, проклиная все на этом свете. От своей невнятной учебы до юношеской влюбленности в голубые береты. Дальше — больше.

Погрузившись в подогнанные «Уралы», едешь на базы отстоя, именно так называются те места, где кучка задубевших от пронзительного северного ветра ждет этого «радостного» события. Подвесная система Д5, конечно, удобна, но только когда висишь на ней и офигиваешь от собственной смелости. Борт ушел, обдав тебя потоком колючего ветра, а под ногами земля, черные точки людей и жесткий пласт снега в два пальца толщиной. Приземляться следует только с сомкнутыми ногами, если не так, поломаешь.

Мало вам? Хотите еще романтики? Будет время, обязательно постараюсь рассказать хотя бы вкратце, что представляет собой служба еще одной армейской легенды. Черная смерть, иначе морская пехота. Те еще сорвиголовы.

— Зима нынче лютая. — Грецки от души приложился к порядком опустевшему сосуду и передал его в руки Зимина. — Давно такой не было. Третьего дня в охранении двое пехотинцев замерзли, да так, что с концами. Кинулся разводящий искать, а они в сугробе, в обнимку с какой-то косорыловкой. Что тут было! Скандал, крики. Командир подразделения чуть было поста не лишился. Комиссия из столицы приезжала. Как же так, элита королевских войск, а на посту пьянство и непотребность разная. В общем, еле замяли.

— А лето у вас какое? — икая, поинтересовался Славик.

— Лето?! — Барон мечтательно закрыл глаза. — Лето, господа негоцианты, это чудо из чудес. Земля у нас плодородная, на зависть соседям, потому проклятые степняки только и делают, что у границ ошиваются да слабину застав ищут. Вот воткни палку, палка прорастет. Плюнь семечко яблочное, на следующий год уже пробивается, а еще через год цвести вздумает.

За окном тянулись бесконечные белые барханы, уходящие за горизонт и норовящие ослепить своим мерцанием и переливами. Повозка, размеренно качаясь на кочках, неслась все дальше и дальше, увозя нас от того памятного частокола, и под влиянием алкоголя я даже умудрился немного подремать, пристроившись на лавке.

Свист и улюлюканье сдернули с меня сладкую негу дремы, заставив подпрыгнуть и пребольно удариться макушкой о потолок кабины. Бескрайние снежные просторы сменились вековым лесом с исполинскими деревьями, гордым строем стоящими по краям торгового тракта. Завывание ветра перемежалось с лошадиным ржанием и бранью. Послышались хлопки, и тут же несколько арбалетных болтов, пробив дверцу, вышли навылет с другой стороны ветхой конструкции, чудом не задев никого из пассажиров.

Хмель слетел мгновенно, сменившись растерянностью и волнением, и вовремя подоспевший адреналин ударил в мозг, заставив заработать его на полную катушку. Справа по ходу движения в снег рухнула фигура в черной ливрее, оставляя за собой россыпь алых брызг.

— Разбойники. — Немного покопавшись, барон вытащил из-под сиденья здоровенный топор и не спеша начал его расчехлять. — Вы уж простите, господа негоцианты, но придется малость повоевать.

— Беспредел, — констатировал Славик, подтягивая сумку к подбородку. — Куда смотрит патруль?

— Патрулей на всех не напасешься, — отмахнулся Грецки. — Вы, господа негоцианты, военную подготовку имеете?

— Имеем. — Я растерянно развел руками, глядя на хищный оскал лезвия. — Но не в данном разрезе.

— Ничего страшного. — Грецки вручил мне аналогичное орудие, одним видом своим заставляющее трепетать слабые умы. — Берете и рубите, желательно по шее. Так голова с плеч ловчее слетает, ну а если не по ней попадете, так не особо и беда.

— Может, договоримся? — Я с сомнением повертел в руках необычное для себя оружие.

— С ними, пожалуй, договоришься, — отмахнулся барон. — Висельники они все и негодяи. Многих заочно к пеньковой старухе приговорили, так что терять им нечего, да и нас выпускать смысла нет. Нет там честных людей.

— Да что им надо-то? — Получив в свое распоряжение такой же топор, Зимин сосредоточенно вцепился в длинное черное топорище. — Мы же ни денег с собой не везем, ни камней драгоценных.

— То и удивительно, — сморщился барон, наблюдая, как наш экипаж все замедляет и замедляет бег. Кучер, срубленный болтом, давно уже лежал в снегу на обочине, в луже собственной крови, так что управлять лошадьми было некому. — С нас же, как с козла молока. Ни навара, ни редкостей. То, что барон с негоциантами едут, так всем ясно, что никогда с собой налички не возят. Таким экипажам и охраны-то не положено, невелики птицы. Да и не сезон лихоимствовать, мороз-то какой! Пока дождешься в сугробе, все бубенцы себе поморозишь.

Наконец экипаж и вовсе остановился, и нас окружили неясные фигуры.

— Выходите, — потребовал чей-то жесткий, властный голос.

— Ага, — согласился барон. — Сейчас, только хвост коню подстригу и сразу выйду.

Чья-то грязная волосатая рука сунулась было в кабину, но барон крякнул, опустил лезвие на наглую грабку, и нас обдало фонтаном брызг. Зло сплюнув на пол, я ударил каблуком по второй двери и выпрыгнул на снег. На что я тогда рассчитывал? Сказать сложно. Опыта боя с топором у нас в десанте отродясь не было, да и в быту как-то не приходилось.

Надежда, впрочем, была на трусость, не на свою, на разбойничью. С детства помню, что если вмазать в морду главарю так, чтобы наверняка, так, чтобы упал и не поднялся, остальные его приспешники, лишившись лидера, вмиг теряли инициативу и боевой запал и старались рассосаться по углам с наименьшими для себя потерями. Осталось только выяснить, кто тут такой умный, и навешать ему по сусалам. От первого удара, стремящегося раскроить мой череп, словно гнилой арбуз, меня спас Зимин, кубарем вылетевший под ноги нападавшим. Внеся в их ряды замешательство от столь странного способа обороны и сбив прицел ошалевшего от такой наглости бородача, я перекатился на спину и толкнул топор вперед, целясь в живот разбойника. О чудо, он достиг цели. Брызнувшая кровь и выпученные в агонии глаза были тому ярким свидетельством. Арбалетчики у нападавших были, но почему-то медлили, очевидно, боясь задеть своих. Вот кто умел владеть топором, так это барон Грецки. Из паяца и выпивохи, которым выставлял себя последние несколько часов немилосердной тряски по тракту, Ярош превратился в свирепую боевую машину. Окруженный всполохами лезвия, как бабочка мелькающего в его руках, он сеял смерть в отряде нападавших, надвигаясь на ряды завернутых в обноски налетчиков, будто цунами на маленький прибрежный городок. Раз, другой, топор проходился по рядам пытающихся атаковать соперников, атаковать неумело, вяло, будто нехотя, а Грецки все рубил и рубил, вздымая лезвие над головой и обрушивая его на противника.

Один, он стоял в окружении сверкающей стали и шаг за шагом теснил и теснил нападавших, оставляя за собой только окровавленные трупы. Разбойники тоже были не дураки и, поначалу неся потери, быстро сориентировались, образовав вокруг него полумесяц. Топоры были отброшены, и в ход пошли алебарды, не дающие бойцу подступиться на расстояние удара.