Тяжелый свет Куртейна. Зеленый. Том 2 - Макс Фрай

Женщина не обращает внимания на его слова, а может, и вовсе не слышит. Допивает вино, кладет на стол уже совсем прозрачные руки, опускает на руки голову, бормочет:

– Я на минуту-минуточку, я немножко, я капельку, я просто так посижу, я не сплю.

У нее даже голос уже прозрачный. У всех исчезающих под конец становятся такие прозрачные голоса, что только мертвецы их могут услышать, а нормальные люди – нет.

– Ты слышишь, что она говорит? – спрашивает Сайрус мальчишку.

Тот отрицательно мотает головой. Ну ясно. Пора ее уводить. На самом деле можно было бы спокойно сидеть здесь дальше, какая ей разница, где исчезать. И с баром ничего не случится, от исчезновения незваных теней не бывает ни шума, ни вони, ни грязи, даже лужа под стулом не натечет. Но Сиза расстроится, будет страшно ругаться, что само по себе даже мило, скандал – отличное развлечение, по крайней мере, для Сайруса, на которого обычно никто никогда не кричит, однако обижать Сизу все же не стоит, да и нарушать обещание – дурной тон. У Сизы уже были из-за него неприятности, совсем недавно, года четыре назад Сайрус привел сюда отличного мужика – венгра? поляка? – короче, пожилого туриста из какой-то далекой страны. По-испански тот мог сказать только «здравствуйте» и «спасибо», по-английски, который обычно худо-бедно знают туристы, примерно тот же набор, и во всем городе не нашлось никого, кто бы говорил на его языке и смог бы помочь с переводом, но это оказалось не особенно нужно, мужик чем больше таял, тем лучше все без слов понимал; короче, Сайрус так увлекся приятной беседой, вернее, ее чрезвычайно интересным отсутствием, что прошляпил нужный момент, и гость исчез прямо в баре, там, где сидел. Так после этого в «Позапрошлый июнь» чуть ли не целый год почти никто не ходил, называли его «проклятым местом», шептались, будто от того мужика в баре остался какой-то невидимый и неощутимый, но внятно горестный след. Причем Сайрус сам сперва в эти слухи поверил, обрадовался – след исчезнувшей тени это же чудо, новое слово в науке! – пытался его отыскать, но оказалось, нет никакого следа, ни горестного, ни ликующего, пустые фантазии, полная ерунда. С ним все легко соглашались, однако в «Позапрошлый июнь» все равно не ходили, Сиза тогда сердилась и горевала почти как живая, «Позапрошлый июнь» – самый первый из ее пляжных баров, она в него, как говорят в таких случаях, душу вложила и до сих пор любит больше всех остальных. Тогда Сиза и взяла с Сайруса слово, что он больше ничего подобного здесь не устроит, будет своих гостей заранее уводить.

Забавно все-таки устроены мертвые люди, – думает Сайрус. – Что у них – у нас! – в голове? Мы уже умерли, застряли здесь, между вечностью и человеческим временем, между собой и памятью о себе, между бытием и отсутствием, между жизнью и смертью, нечего нам терять. А суеверных среди нас даже больше, чем среди живых. Это от скуки, что ли? С жиру так бесимся? Неуязвимых развлекает страх? А поскольку бояться нам объективно нечего, приходится фантазировать? Похоже на то. «Проклятое место» – это надо же было додуматься! Как нас теперь проклянешь? И с какой целью? Чтобы мы от проклятия – что?

Безымянная женщина поднимает прозрачную голову, такую красивую, каких не бывает у нормальных плотных людей, говорит почти трезвым, но уже несуществующим голосом:

– Какое у вас вино удивительное! Как же мне от него хорошо! Только в глазах двоится… троится… тысячерится. Как будто все рассыпается и летит в разные стороны. И я тоже лечу.

– Спасибо, – говорит Сайрус мальчишке Макари. – Гаси сигару, хватит пока с меня. Сбегай в дом Маркизы к Марине, у Марины мой кошелек, скажешь, я тебе задолжал двадцатку. Пусть отдает.

Говорит, и тут его вдруг осеняет: не так надо давать чаевые. Не так! Надо зарыть несколько кладов в потаенных, но вполне доступных местах. И рисовать им карты, чтобы искали. Или выдавать наборы ребусов и загадок, где правильные ответы укажут путь. В общем, надо придумать такие правила, чтобы самому было интересно. Отличная может получиться игра! Даже странно, – удивляется Сайрус, – что я только сейчас додумался. Ну, тем лучше для меня. Сообразил бы раньше, уже давно бы наигрался и бросил, а так будет, чем заняться прямо сейчас.

– Целую двадцатку?! – От изумления мальчишка Макари таращит на Сайруса и без того большие глаза.

Это и правда немалые деньги. Месяц, пожалуй, можно безбедно прожить. Но для Сайруса двадцатка – пустяк. Все-таки он основатель культа Порога – не «бывший», а оставшийся в вечности. А культ Порога очень богат и охотно снабжает деньгами мертвых – собственно, это одна из самых важных его задач. Может показаться, что бестелесным мертвецам не нужны деньги, но это только на первый, поверхностный взгляд, пока сам не умер и не захотел вдыхать аромат утешительных благовоний, пить призрачное вино, делать подарки осиротевшим родным, слушать лучших на земле музыкантов, и всего остального, что делает посмертное существование вполне похожим на приятную жизнь.

– А почему бы и нет? – смеется Сайрус. – Только чур, никаких разумных трат! Прокути эти деньги, любовь моей жизни. Я хочу, чтобы ты их бездумно, безалаберно, с удовольствием прокутил.

«Любовь моей жизни» – обычное обращение Сайруса, он многим так говорит, потому что, во-первых, дразнится, в устах мертвеца «любовь моей жизни» звучит ровно настолько нелепо, чтобы ему самому стало смешно, а во-вторых, иногда Сайрусу кажется, он действительно чувствует что-то похожее на любовь, почти по-настоящему любит, почти бесконечно долго – всю секунду, пока говорит.

Но мальчишка Макари, конечно, смущен и растерян. В баре он почти новичок. Сайруса часто здесь видел, но всего-то второй раз лично с ним говорит. От смущения он так неловко гасит сигару, что тлеющий уголек падает прямо на руку истаявшей гостьи, но, не причинив ей никакого вреда, прожигает столешницу под ладонью. Женщина мгновенно трезвеет и беззвучным, несуществующим, даже Сайрусу едва слышным голосом спрашивает:

– Он же меня обжег, почему мне не больно? Не горячо? Я вообще ничего не чувствую. Это как?

– Просто у тебя теперь волшебное тело, – невозмутимо отвечает ей Сайрус. – Я тебе уже говорил: ты попала в чудесное место, и сама теперь стремительно превращаешься, будем считать, что в фею, или вроде того. Все отлично, любовь моей жизни, идем прогуляемся. Нам обоим пора проветриться. Можешь встать?

Гостья неуверенно кивает, пытается подняться со стула, Сайрус ей помогает, наслаждаясь прикосновением ко все еще теплой – они до последнего мига теплые, как живые – незваной тени. Смеется от удовольствия:

– Видишь, ты уже почти превратилась, детка. Теперь я могу по-настоящему тебя обнимать.

* * *

Сайрус идет по кромке прибоя, специально шлепает по воде, чтобы ноги промокли; это одно из немногих чувственных наслаждений, доступных мертвецам. Иллюзорные тела, сотканные из воспоминаний, воли и морока, не ощущают ни холода, ни жары, ни боли, ни фактуры поверхностей, которых касаются, ни запахов, если это не благовония, специально предназначенные им, но морскую воду иногда почему-то все-таки чувствуют, и это огромное счастье. Ради него одного имеет смысл иногда лишать себя блаженства бестелесного существования в обмен на иллюзию обладания подобием тела. На самом деле, удовольствий у мертвых много, но все они совсем не похожи на те, что были при жизни. Даже объятия специально обученных мастеров не похожи на живущие в памяти настоящие. Только море умеет прикоснуться к мертвому, как к живому, только оно.