Соперницы - Шарлотта Бронте

добавив на маловразумительном местном языке, что раз я приехал с визитом, то наверняка это лучший костюм и моя мама рассердится, если я посажу на него пятно. Я вежливо поблагодарил, но от предложенной салфетки отказался. За чаем стояла полная тишина; ни хозяин, ни хозяйка не проронили и слова. Затем привели маленького Едока в немыслимо засаленном платьице. Леди Эмили тут же переодела его в чистое, ворча, что не понимает, как нянька могла отправить ребенка в гостиную таким замарашкой.

После чая Парри удалился в свой кабинет, а леди Омли[24] – в комнату, где обыкновенно шила, так что я остался один на один с Едоком. Он более получаса стоял передо мной на ковре, держа палец во рту и глядя мне прямо в лицо круглыми бессмысленными глазами, – странные звуки, вырывающиеся у него изо рта, видимо, должны были выражать изумление. Я велел ему сесть. Мальчик засмеялся, но не послушался. Я, разозлясь, кочергой сбил его с ног. Дикий ор, который за этим последовал, отчего-то взбесил меня еще больше. Я несколько раз пнул неслуха, а потом ударил головой об пол, надеясь, что он потеряет сознание и умолкнет. К тому времени переполошился весь дом: вбежали хозяин, хозяйка и слуги. Я принялся оглядываться, ища путь к спасению, однако бежать было некуда.

– Чуво ды хделал с дытятей? – спросил Парри, угрожающе надвигаясь на меня.

Поскольку я хотел прожить у него во дворце еще день, пришлось изобретать ложь.

– Ничего. Прелестный мальчуган играл со мной, потом упал и расшибся.

Добродушный хозяин удовлетворился моим объяснением, и все ушли, унося своего чертенка, который по-прежнему орал как резаный.

Примерно через час подали ужин, состоявший из кофе и нескольких очень тонких кусков хлеба с маслом. За трапезой все снова молчали, а по ее завершении сразу отправились в постель.

На следующее утро я встал в девять и еле успел к завтраку, после которого вышел прогуляться в поля. Во дворе я увидел Едока. Его окружали три кошки, две собаки, пять кроликов и шесть свиней – он их всех кормил. Вернувшись в дом, я застал там нового гостя в лице капитана Джона Росса.

Они с Парри беседовали, но я мало что понимал из их разговора. Речь, видимо, шла о том, что «Онн сшула мны нувый мыслинувый плущ в цвыточук с храснуй лынтуй пу нызу и шулквывым поюскум», который ему очень понравился. На это Парри ответил, что «Пыследнее плутье Омли сшула мны блыдно-мулинувое с жулто-зылено-лылувой куймой, и к ныму сыреневую хляпу с пырьями».

Обед подали точно в двенадцать. Он состоял из ростбифа, йоркширского пудинга, картошки, малосольных огурцов и яблочного пирога. Росс за обедом был в белом фартуке. На меня он решительно не обращал внимания, хотя определенно видит мою особу не каждый день. Все ели так, будто три недели крошки во рту не держали, и

…молчанья мрачного печать

У всех лежала на устах.

Меня так и тянуло поджечь дом и спалить всех этих тупых обжор. За десертом каждый выпил ровно по одному бокалу вина, ни каплей больше, и съел по тарелке клубники с пирожными. Я думал, Росс лопнет от проглоченного, и, судя по тому, как он пыхтел и сопел, дело шло к тому. Через час после еды ему стало совсем плохо. Врачей рядом не было, и все ждали, что он умрет с минуты на минуту. Так бы и случилось, но в последний миг явилась джинна Эмили, вылечила его заклинанием и тут же пропала.

Я пробыл во дворце Парри только до следующего утра, поскольку визит прискучил мне до смерти, как, полагаю, и читателю – мой отчет. Однако я не жалею о поездке, поскольку многое в ней узнал. В первые недели по возвращении в Стеклянный город мне не давали прохода расспросами о дворце, где я побывал, однако мною в ту пору овладела странная молчаливость, так что любопытствующие остались ни с чем. У меня есть лишь один способ загладить свое упущение – отправить мой краткий рассказ для публикации в «Журнал удальцов».

22 августа 1830 года

УТРО

Сочинение маркиза Доуро

Глянь! Аврора восходит, сияя,

И чертог ее златом горит.

То четверка коней огневая

Жаркий бег устремила в зенит.

На квадриге Аполлон

Объезжает небосклон,

Ближе к краешку земли

В ослепительной дали,

С каждым мигом пламень жарче,

С каждым мигом небо ярче

Заливает окоем

Многоцветным янтарем.

Чу! В лесах пробудились птицы,

Самый скромный цветочек рад

К встрече солнечной колесницы

Драгоценный надеть наряд.

Что ж, пусть птицы распевают,

И цветы благоухают,

И природы звучный зов

Пробудить весь мир готов.

Не ликую я со всеми,

Мне печально это время,

Радость, что вокруг царит,

Мне о скорби лишь твердит.

Мне мил вечерний тихий час,

Когда на леса и луга

Роса, невидима для глаз,

Свои роняет жемчуга.

И тогда в тиши глубокой

Птица ночи одиноко

Возносит песню из глубин

Спокойно дремлющих долин,

Звуки то печально тают,

То, ликуя, оживают,

Филомела, твой напев

Уносит ветер, опьянев.

Королева-Луна выплывает,

Серебром озарив высоту,

Свита ярких планет заполняет

Беспредельных небес пустоту,

И, склоняясь, любовный взгляд

Из надмирных сфер стремят

На невзрачного певца,

Что пленяет их сердца,

Сладких звуков чередой,

Наполняя мир земной.

Песнь для неба рождена,

Смертным милостью дана,

С духом скорбным говорит,

Радость грустному дарит.

Не сказать, как я люблю

Песнь волшебную твою.

Маркиз Доуро 23 августа 1830 года

БЕСЕДЫ

Маркиз Доуро, юный Сульт, лорд Уэлсли, сержант Бутон, Делиль

Общий зал в гостинице Храбруна.

Лорд Уэлсли. Что ж, Делиль, сегодня вы впервые участвуете в наших беседах, и я рад видеть меж нами джентльмена столь исключительно одаренного.

Делиль. Милорд, средь многих удовольствий, коими я обязан чести здесь находиться, – удовольствие свести знакомство с двумя столь выдающимися личностями, как вы, милорд, и ваш благородный брат.

Маркиз Доуро. Не припомню, сэр, чтобы имел счастье лицезреть вас прежде, однако мне часто случалось видеть отражения вашей души в безупречных творениях, в коих величественное и прекрасное передано с тем непревзойденным искусством и с тем чувством, какие доступны лишь высочайшему