Женщина с бумажными цветами - Донато Карризи

Указания художнику он дал предельно четкие. Ему нужно было нежное детское личико с ясным и чистым взглядом, очень похожее на лицо Исабель.

– И никакой слащавости. Мне нужна та близость, которая доступна только материнскому пониманию. Это должно быть как зов крови.

Когда портрет был закончен, Дави принес его Гузману и подарил. Они с восхищением рассматривали его в гостиной, когда вошла Исабель. Она внесла чай.

Прошло несколько секунд, прежде чем она заметила портрет. А когда заметила, то пристальным взглядом, глаза в глаза, долго смотрела на ребенка.

Дави был доволен: они друг друга узнали.

Гузман не заметил смятения во взгляде любимой. И не придал значения тому, как быстро и безмолвно она распрощалась, поставив на стол чайный поднос. Однако Дави воспринял это как поспешное бегство.

Вечером он ушел, удовлетворенный. Ему удалось поместить между влюбленными некую сущность и усилить страх Исабель: она боялась, что никогда не сможет стать матерью. Отныне детский портрет станет мучить ее, но ей не удастся от этого избавиться иначе, чем родив сына.

В последующие дни она выглядела обеспокоенной. На лице блуждала натянутая улыбка, но мысли были заняты совсем другим.

Дави начал оказывать ей мелкие знаки внимания. Ему хотелось, чтобы она не только чувствовала его присутствие, но и понимала: он видит, что с ней что-то происходит. Исабель нуждалась в посторонней поддержке, и нуждалась потому, что причина печали крылась именно в ее союзе с Гузманом. А тот ничего не замечал, настолько он был наивен и неопытен в том, что касалось женщин. Дави же, напротив, прекрасно понимал, что происходит: Исабель вот-вот впустит его в потаенную часть своего существа. И ключом послужит оправдание, которым пользуются все: и мужчины, и женщины. И в этом нет ничего плохого.

«Если я заставлю ее поверить, что принять чужую заботу не грех и не преступление, – дело сделано», – повторял себе Дави.

Он знал, что теперь это вопрос времени. Рано или поздно желание, которому не суждено осуществиться, разрушит отношения Исабель и Гузмана изнутри, как термиты разрушают прочные здания.

Но все и навсегда изменило не время, не новое стремление Исабель и не старания Дави.

Об этом вдруг неожиданно позаботился Гузман.

Стояли дни, когда по утрам землю покрывает густой туман. Он появляется, и все перестает существовать, уплывает куда-то, рассеивается. Все.

И над землей туман висит, и жизнь под тем туманом спит.

Туман лежал белоснежным покровом в тот день, когда Гузман решил уехать. Никого не предупредив, не взяв с собой Исабель. С самой первой встречи они впервые расставались больше чем на несколько часов.

В это утро стоял туман и шел частый-частый, почти невидимый дождик.

Гузман разбудил Исабель, легонько поцеловав ее в лоб. Он взял ее за руку и сказал, что уедет всего на неделю. Она улыбнулась через силу, ласково провела рукой по его лицу и ни о чем не спросила. Но сразу заметила, что глаза его лгут.

Потом подошла к окну, потому что хотела помахать ему рукой, когда он уходил, пока туман не поглотил его.

Итак, человек дыма исчез, а весь мир вокруг дымился туманом.

Этот молочно-белый покров пролежал всю неделю, и в конце недели Гузман не вернулся, как обещал.

Вместо Гузмана пришло короткое письмо. Оно было адресовано Дави. В письме было только одно слово.

Всего одно слово.

Дави ничего не сказал Исабель. Но на следующее утро она снова выглянула в окно. Туман рассеялся.

И тогда она поняла, что Гузман не вернется.

– Как и его отец, – сказал Якоб Руман. – И Гузман тоже покинул женщину, которую любил.

– С той только разницей, что Исабель не отправилась, как мать Гузмана, колесить за мужем по всей Европе.

– И они больше никогда не увиделись? Вы это хотели мне сказать?

– Никогда, – подтвердил пленный.

Такая судьба показалась Якобу Руману бесконечно печальной, словно он сам все это пережил. Потом он стал размышлять. Да, все так и было. Его тоже покинула жена. До недавнего времени разлучить их могла только война да вероятность, что он погибнет на фронте. Но с тех пор как он узнал, что Аня любит другого, для него поменялась вся перспектива. Теперь у него не было никакой уверенности, что им еще раз удастся поговорить. До сих пор он об этом не думал. Да и о чем им говорить? Всего, что было сказано, вполне достаточно, чтобы закрыть это дело навсегда.

Мало того что его бросили, он до сих пор так и не понял, что он сделал плохого.

– Не могу принять, что некоторые вещи необратимы, – сказал доктор. – Никогда не пойму, это сильнее меня. Я все надеюсь, что есть хоть маленький закоулок, где будет возможность что-то исправить или изменить.

Пленный сделал последнюю затяжку:

– Даже когда нам кажется, что истории закончены, они тайком продолжаются. Может, мы и сами того не знаем. Они текут, как подземные реки. А потом вдруг выходят на поверхность нашей жизни.

– Так, значит, история Гузмана закончилась не так?

– Осталось досказать самую малость.

Якоб Руман посмотрел на часы:

– Да, но нам надо поспешить.

Не так это легко. За три года Дави ни словом не обмолвился о письме, которое прислал Гузман после того, как исчез. А Исабель его ни о чем не спрашивала.

Тогда Дави, коллекционер по природе, принялся коллекционировать Исабель. В день по мысли, в день по воспоминанию. Ее руки. Ее улыбку. Каждый раз понемногу. Не спеша.

Бывали моменты, когда ему казалось, что Гузман издали за ними тайком наблюдает. Но тому не было доказательств.

В декабре 1911 года Исабель решила поехать в Америку. Дави всячески поощрял эту затею.

– К новой жизни, – говорил он.

А он присоединится к ней потом, может быть, в апреле. И в этой новой стране – далеко – он сделает ей предложение.

Вечером накануне отъезда Исабель, в темноте и тишине огромного дома, предстала перед Дави абсолютно обнаженной. И перед тем как поцеловать его, она трижды сказала ему «да»: «да» – в настоящем, «да» – в будущем и «да» – в молчании о прошлом.

А потом задала вопрос.

Дави уже понял, что есть на свете одна вещь, которую он никогда от Исабель не получит. И это не любовь. Ее любовь у него уже была. Он не получит ее боль, ее печаль. И на это не хватит никаких четырех месяцев разлуки.

И понял он это после простого, обыкновенного вопроса:

– Дави, что там было в письме?

– Имя.