Кладбище - Эдриан Маккинти

Саманта взяла стакан, осушила его одним долгим глотком и вытянулась на кровати.

— Поцелуй меня, — велела она.

Я повиновался. Сняв рубашку, я сел на кровать рядом с ней, и она обвила меня руками. Я целовал ее шею, а мои руки скользили по ее спине вниз. Встал на минуту, чтобы снять брюки, а когда снова лег, ее глаза закрылись, дыхание стало ровным и спокойным. Саманта спала.

Некоторое время я смотрел на нее, потом поднялся, подсунул ей под голову подушку и накрыл шелковой простыней.

— Мое место, вероятно, на диване, — сказал я себе.

И все же снова сел на оттоманку и некоторое время смотрел на нее. Вот ее веки слегка дрогнули, затрепетали... Саманта чуть повернулась и заснула еще крепче. Тогда я лег на край кровати, завернулся в одеяло и закрыл глаза.

Мы лежали на огромной двуспальной кровати; мы были вместе и в то же время — отдельно, и я знал, что именно здесь мы с Самантой займемся любовью вскоре после моего первого краткого, но нервного контакта с «Сыновьями Кухулина».

Именно здесь Саманта проведет без сна множество ночей, размышляя об операции, которая понемногу вырвется из-под ее контроля.

И именно здесь Трахнутый Мак-Гиган будет любоваться делом своих рук, а я буду цепенеть от ужаса и отчаяния при виде изрезанного, измученного тела, которое будет медленно истекать кровью на красных шелковых простынях под бездонным и бесконечным небом.

На самой северной границе штата Массачусетс, на песке пляжа Солсбери, греки и троянцы снова сошлись в битве среди вытащенных на берег и опрокинутых остовов греческих трирем.

Было довольно тепло, слабый океанский бриз негромко напевал что-то, проносясь над колышущимися, таинственно-зелеными волнами. Мы изрядно разгорячились, вспотели, и наши мечи то и дело сверкали в лучах августовского солнца, которое медленно опускалось за тонущие в жарком мареве холмы Мэна и Нью-Гемпшира.

В его косых лучах все окружающее сделалось двухмерным, превратившись в силуэты, плоские тени.

Купол атомной электростанции в Сибруке, толпа зевак, восторженные крики детей, которые возносились вверх на чертовом колесе, ненадолго сливаясь с расплавленным золотом небес, и снова спускались на грешную землю.

Но мы едва обращали внимание на окружающее, словно в лихорадке двигаясь по давно отрепетированному маршруту между перевернутыми корпусами китобойных шхун, обломками мачт и обрывками якорных цепей. Бронза ударялась о бронзу с музыкальным звоном; песок под нашими ногами потемнел от влаги — начинался прилив. Два удара вверх, два вниз; мы делали выпады, уклонялись, парировали, ни на минуту не прерывая экзотической пляски теней и форм в плотном, словно живом бульоне из морского воздуха и солнечных лучей.

Аквамариновое небо. Атлантика тонет в легкой лиловой мгле надвигающихся летних сумерек...

У моего противника было некоторое преимущество. Используя щит, он вынуждал меня обороняться. Сегодня он представлял Ахиллеса, к тому же он был крупнее, массивнее меня. Некоторое время я с трудом сдерживал его настойчивые атаки, затем, выбрав момент, перескочил через резной нос какого-то корабля и бросился наутек.

Толпа заулюлюкала.

Сделав несколько прыжков, я остановился, чтобы снова повернуться к противнику лицом, и тут же вынужден был пригнуться, уклоняясь от летевшего прямо мне в лицо копья.

— Господи Иисусе!.. — пробормотал я вполголоса.

Я больше не отступал, и Ахиллес, решительно сплюнув на песок, снова взялся за свой коротенький меч.

На чертовом колесе вспыхнули огни. В кабинках еще можно было различить бледные пятна лиц. Быть может, они смотрели на нас, но я в этом сомневался. Сверху открывался превосходный вид: с колеса можно было рассмотреть и остров Шолс, и мыс Кейп-Энн, и даже — если повезет — гору-Вашингтон.

Ахиллес тем временем отдышался и шагнул вперед, занеся меч для последнего удара. На самом деле он был англичанином, и звали его Саймон. В юности он учился в Королевской академии театрального искусства и даже какое-то время играл в летнем театре. Я подумал: если бы Саймон не поступил на работу в МИ-6, а остался в театральном бизнесе, сегодняшнее шоу могло бы стать самым провальным в его карьере. Он не на шутку разгорячился; брошенное им копье едва не убило меня по-настоящему, и я понял, что нам пора закругляться.

С Саймоном я познакомился восемь дней назад, когда устроился статистом в местное управление туризма. Впрочем, в качестве туристического центра Солсбери явно переживал не лучшие дни. Все здесь было старомодным, провинциальным, ветхим и напоминало британский Блэкпул или нью-йоркский Кони-Айленд году этак в семьдесят седьмом. То есть если вы считаете, что все морское побережье Массачусетса выглядит как Мартас-Виньярд[26]или Провинстаун, вам лучше никогда не ездить в Солсбери. Публика здесь тоже собирается соответствующая, так что если Солсбери и можно назвать курортом (с большой натяжкой), то до Ривьеры ему далеко как до неба. Какой-нибудь сноб сказал бы, что здесь отдыхает разжиревшее белое отребье, которое одевается в «Кей-Марте», курит дешевые сигареты, хлещет пиво «Олд Милуоки» и живет в прицепах.

В этой части Массачусетса действительно не было ни конгрегационалистов,[27]ни выходцев из Восточной Англии,[28]ни представителей потомственной денежной аристократии, ни пуритан. Большинство местного населения составляли португальцы, итальянцы, дремучие ирландцы и греки. Последнее обстоятельство имело для нас весьма существенное значение, так как именно греческая диаспора, спонсировавшая программу летних развлекательных мероприятий, выделила деньги на постановку эпизодов Троянской войны, в частности — гибели Гектора, которого убивали ежедневно в шесть часов пополудни. Сегодня мы играли это дерьмо в восьмой раз, и я чувствовал, что умирать мне надоело.

Я сделал неуклюжий выпад, изображая, будто моя нога завязла в песке. Саймон не замедлил воспользоваться возможностью и поднял меч, чтобы вонзить его мне в спину. Толпа дружно ахнула. Секунду спустя Саймон сообразил, что попался в ловушку, но было поздно. Я нырнул под его руку и так ловко парировал удар, что его меч, сверкая, взлетел высоко в воздух. В следующее мгновение я ударил его в спину — в щель между складками его кожаных доспехов, и Ахиллес, сын Пелея, повалился на песок, негромко бранясь по-английски. Я нанес coup de grace[29]и удостоился аплодисментов строгой массачусетской публики. Потом я помог Саймону встать.