Легкий как перышко - Зои Аарсен

«Недалеко, – добавила Черил, – от оторванной руки Оливии».

Конечно же я гадала, кто ее вез. Ни в одном из грустных разговоров с друзьями, позвонившими мне, не было упомянуто имя водителя. Кажется, никто не знал, с кем Оливия провела последние мгновения жизни.

Я спряталась в задней части комнаты, прямо у дверей, и молча наблюдала, как входят ребята из школы и учителя. Никто не знал, что сказать родителям Оливии, как стоять, куда деть руки, куда направить взгляд. Все хотели узнать побольше деталей, как и я, но разговаривать на церемонии прощания было немыслимо. Весь день играла нежная классическая музыка, доносящаяся вместе с прохладным воздухом из вентиляционных решеток.

По обеим сторонам гроба стояли огромные букеты, присланные Клубом Львов, Рыцарями Колумба, Комитетом родителей и учителей, советом учителей старшей школы и бухгалтерской фирмой отца Оливии. С гроба свисали бледно-розовые бутоны роз и гипсофилы, удерживаемые белой шелковой лентой. Вероятно, это было то самое украшение, которое Пит собирался повязать на руку Оливии в вечер Осеннего бала. Танцы отменили в связи с трагической смертью Оливии. Пит прибыл ненамного позже меня и мамы, остался на пару минут со своими родителями, а потом обнял маму и папу Оливии и быстро ушел. Завидев меня на другом конце комнаты, он кивнул. У него были красные и опухшие глаза. Увидев, что парень моего возраста плакал, я почувствовала неловкость. Костюм сидел на нем идеально, и я задумалась, не на бал ли он его купил.

Трейси Хартфорд с мамой приехали рано. На их лицах читалось мрачное ханжество. Они старательно здоровались со всеми прибывающими и благодарили их за присутствие, словно сами были членами семьи Оливии. На самом деле Оливия едва ли вообще разговаривала с Трейси, считая ее назойливой сплетницей, но Хартфорды просто жили слухами – и, безусловно, оказались в своей стихии в похоронном доме. Они просили всех присутствующих расписаться в гостевой книге, и так на этом настаивали, словно определенное количество подписей могло бы вернуть Оливию к жизни.

Не помню, чтобы я ходила на поминовение или бдение у гроба Дженни. Если его и проводили, то в этой же самой комнате, где мы теперь собрались, чтобы отдать дань уважения Оливии. Уиллоу был маленьким городом, и всех поминали в Гундарссоне, а хоронили либо в нашей церкви Святой Моники (где похоронили Дженни), либо на еврейском кладбище на другом конце города.

Я надела свое единственное черное платье, купленное еще до похудения и потому бывшее в два раза больше меня нынешней. Теперь я стояла, отдирая с ногтей голубой лак, и вежливо разговаривала со знакомыми, которые приходили и уходили. Миша и Аманда приехали со своими родителями, и мы с Мишей обнимались минут пять, хотя по телефону общались почти каждый час с рассвета субботы.

– Кэндис уже пришла? – спросила она, но я покачала головой.

У Кэндис случился настоящий нервный срыв. Словно мало было неожиданно потерять лучшую подругу, так теперь ее уверенность в том, что в смерти Оливии каким-то образом виновата Вайолет, доводила ее до грани безумия. С пятницы она трижды звонила мне, каждый раз в истерике рассказывая, как бы она хотела рассказать всему миру о том, что сотворила Вайолет, потому что этого бы хотела Оливия. Страшно было думать, что каким-то образом Вайолет смогла так точно предсказать будущее Оливии, но еще ужаснее была мысль, что она вызвала эту аварию.

Я пыталась не говорить Кэндис, что согласна с ней. Нам все равно не удастся убедить родителей или полицию, что Вайолет как-то связана с несчастным случаем. Я не получала от Кэндис весточки с утра воскресенья (и даже не получила ответа, когда написала, чтобы узнать, в порядке ли она, днем в воскресенье).

– Вчера мама отвезла ее в больницу, – рассказала мне Миша. – Мне написала Джулия. Они боялись, что у нее нервный срыв; сейчас она в психиатрическом отделении.

Внезапно мне стало невыносимо холодно в мягкой прохладе прихожей похоронного дома. Невыносимое и непреодолимое подозрение, что мы сами навлекли на себя эту ужасную трагедию, засело где-то внутри меня. Мы вели себя так по-детски и безответственно, играя в эту дурацкую игру. Если мои страхи верны, то Оливия заплатила за этой своей жизнью. Бедная Кэндис. Конечно же, психиатры не поверят ей. Я представила ее в роли пациента, окруженного высокомерными лицами врачей, пока она пытается рассказать им об игре на дне рождения, выставляя себя совершенно безумной.

«Легкий как перышко, твердый как доска».

– Я думала, мама позволит ей прийти сюда, но, может, и нет, – размышляла Миша. – Возможно, ей хуже, чем я думала.

Трудно было считать смерть Оливии простым совпадением. Хотя и нельзя было отрицать, что Вайолет откуда-то точно знала, что произойдет, – поверить, что это правда, все еще было сложно. Не было разумных объяснений тому, как она могла все предсказать или повлиять на события.

– Мы выйдем подышать, – сказала я маме, теребящей сумочку, словно готовясь уйти. Естественно, остальные не могли не таращиться на нее, так как многие гости на поминовении Оливии жили уже достаточно долго в нашем городе, чтобы помнить пожар. Конечно же они думали, что моя мама вроде как обязана выразить соболезнования Ричмондам, учитывая, что и сама потеряла ребенка вследствие ужасного несчастного случая. Но моя мама – не такая. Пусть прошло уже восемь лет – ее горе оставалось глубоко личным. Завидев чуть ранее приближение мамы Трейси Хартфорд, она притворилась, что изучает карточку с молитвой в память об Оливии.

– Тебе не нужно оставаться. Я вернусь домой, когда буду готова.

Мама выглядела так, словно я отдала ей выигрышный лотерейный билет, – и призналась, что ей еще нужно дома подготовиться к предстоящим занятиям. Она вышла вместе со мной и Мишей на парковку, и мы молча подождали, прижавшись спинами к кирпичной стене Гундарссона, пока она не сядет в машину и не уедет. На улице было холодно: за десять дней, прошедших с вечеринки Оливии, значительно похолодало. Я застегнула джинсовую куртку, а Миша глубже закуталась в свой шерстяной кардиган. Мы стояли на улице и пару секунд молча смотрели, как по шоссе проезжают машины. Наши глаза постепенно привыкали к яркому, облачному дню после долгого времени, проведенного в сумрачной прихожей похоронного дома.

– Родители спросили меня об игре. Мама Кэндис позвонила моей маме и спросила, что мы делали в пятницу вечером, – наконец сказала Миша, бесцветным и лишенным эмоций голосом.

– Боже, ты же не рассказала ей? – спросила я, внезапно испугавшись, что по старшей школе поползут слухи, будто мы вызывали призраков или поклонялись злу. Живот скрутило, слово я понимала, что попала в неприятности. Но ведь я была уже не маленькая, чтобы бояться наказания. В основном, я чувствовала смущение, потому что наша игра была слишком детской для учеников старшей школы. Просто ужасно, если все старшие классы узнают, как самые красивые и популярные девушки в школе провели вечер той пятницы.

– Нет! Конечно нет, – воскликнула Миша, потом поразмыслила секунду и добавила: – Я сказала, что мы рассказывали истории о привидениях, и все. Ну, мне, конечно, неприятно, что таким образом я намекаю, что Кэндис врет, – но, в конце концов, ей нужно взять себя в руки! Она же не может просто так заявлять, что Вайолет как-то связана со смертью Оливии. Она выставит нас всех сумасшедшими.