Добыть Тарковского. Неинтеллигентные рассказы - Павел Селуков

Смотрю — Нэнси побледнела. Что, говорю, с тобой? Живот прихватило? А мужики меня обступили и говорят: прихватило, прихватило, беги нахер отсюда, пидор. Почему, думаю, пидор? Я не пидор, я Нэнси люблю. Дали мне по роже. Потом еще и еще. Упал. Олега обронил. Лежу, ничего не понимаю. Зачем им это все, думаю? А мужики к Нэнси подступили. Не ломайся, чё ты. Идиоты, думаю, она же не механизм, чтобы ломаться. Нэнси на них с кулаками. Куда там! Скрутили, повалили, давай штанишки снимать. Вполне понимаю. Нэнси — девушка красивая. С такой грех штанишки не снять. Нэнси в крик. Я не хочу, пустите, не надо! Вот ведь, думаю, как ей неприятно их внимание. Кровь с губы слизнул, жду, чем дело кончится. В зад, наверное, иметь будут. Или еще куда. А Нэнси хрипит — спасите, помогите, сволочи! Смешная. Вдруг вижу — рыжий Олега потоптал. Подполз. Взял на руки. Олег, говорю, Олеженька! Пошто? На кого ты меня оставил? Молчит всем телом. Я встал. Нэнси насиловать можно, она дельфинов убивала. Кармически здесь всё точно. Мужики вообще черти из ада, какой с них спрос? А вот Олег... Олег тут один безвинен. Зря они так. У меня для таких случаев имеется опасная бритва в кармане. Я ею кромсать чрезвычайно ловок. Я стою на страже кармических законов, управляя алмазной колесницей, к которой Борис Акунин, кстати говоря, не имеет никакого отношения.

Ах, говорю, ланфрен-ланфра! Распорол хромого от уха до уха. Ах, говорю, алягер ком алягер, не фонтанируйте кровью, косоглазое мясо! Ах, говорю, итс май лайф, итс нау ор невер, рыжий мужичок без хера! Душеспасительно. Помнят руки-то. Люблю, когда убью, обезображивать. Есть в этом сермяжная правда. Смерть ужасна, а кто просимволизирует, если не я? Разложил на бережку рыжего, хромого и косого. Лица снял. Извлек кишки. Разбросал темпераментно, художественно. Люблю эстетику чужого внутреннего мира. Осклизлое, если оно на солнце, моментально превращается в алмазы. Отрезал пенисы. Приятно. Жалко, электролобзика нет. С электролобзиком привычней. Нэнси, говорю, как тебе такая картина? Полотно Джексона Поллока, если б у Поллока были яйца. А Нэнси блюет. Головы поднять не может. Ну-ну, говорю. Не блюй. Это всё житейские неурядицы. Пойдем лучше домой. Я от этих упражнений вспотел и проголодался. От пота, если своевременно не помыться, может возникнуть грибок. Мне грибок не нужен, я не лес.

Поднял Нэнси, умыл водичкой. Что ты, говорю, валькирия цыганская? По ком слезы льешь? А Нэнси такая: ты, ты, ты... А я в шутку: я, я, я... Обнял, домой повел. А она: тела надо спрятать, зарыть, утопить, ты маньяк, ты монстр, ты мой нежный мальчик... Бормочет. Заговаривается. Не в себе. Зато, говорю, посмотри, какой у них был богатый внутренний мир! Весь берег в алмазах. А прятать никого не надо. Я никогда никого не прячу. Зачем? Вселенская правда на нашей стороне. Мы, говорю, живем в ветхозаветном мире. В ветхозаветном мире нужно жить так, чтобы приближать новозаветный. Тут стрелку передвинули. Рельсы раздробили Нэнси ногу. Не вытащить, ничего. Вот ведь, думаю, какой номер. И голень бритвой не перережешь. Слышу — поезд идет. Нэнси завыла. Чего ты, говорю, завыла? Ложись на шпалы. Легла. Сид Вишес все-таки. Произнес имя — осуществи и судьбу. Рядом лег. А чего? Шансов — ноль, но когда шансы есть, и ложиться глупо. Ох и размечет нас сейчас! Станем мы алмазами железнодорожного полотна. Нежной россыпью. Люблю алмазы. Что ни говори, а они намного приятнее людей. Достал бритву. Провел Нэнси по горлу. Себе провел. Сон напал. Притихли. Хорошо.

Я пил кофе в «Центральной кофейне». Она обставлена в духе кофейни из сериала «Друзья». Я хожу туда, потому что этот сериал не раз спасал мне жизнь. Не секрет, что я год кололся «солью». Когда «марафон» заканчивался, начиналась депрессия. Чтобы ее пережить, я включал сериал «Друзья». Уходил туда на неделю, а иногда на две. Лежал в темной комнате, мучился бессонницей и смотрел серию за серией. Пытался думать. Нащупать в себе что-то нетронутое, ради чего стоит еще барахтаться. А потом Джо надевал на голову индейку, Росс отбеливал зубы или Рейчел врезалась в лошадь, и меня вдруг отпускало. Я умывался, брился, олененком Бэмби выходил на улицу. Было страшно, но я это делал.

Однако в кофейню я приезжаю не только поэтому. Бывают дни, когда дома совершенно не пишется, не естся, не спится, не сидится на диване. Обуревает жажда других стен, чужих голосов, бессмысленно работающего телевизора. Раньше я пытался преодолеть эту непоседливость. Подолгу лежал на диване, отжимался от пола, слушал громкую музыку. Потом плюнул. Кофейня и кофейня. Пусть.

Я пил вторую чашку американо, когда в кофейню вошла женщина. Нет, не красотка. Ни зеленых глаз, ни паросского мрамора, ничего такого. Наоборот. Серенькая. Лет пятидесяти. С печатью бедности на лице. В таком, знаете, пуховичке, где пух от многочисленных стирок слежался в неожиданных местах, напоминая мускулатуру сумасшедшего бодибилдера. В хипстерской кофейне женщина смотрелась чужеродно. У входа она замерла и огляделась. Ее неуверенность, какая-то даже неловкость тут же сообщились мне. Было видно, что она уже пожалела о своем визите и хочет уйти, но не уходит, потому что как-то глупо вот так зайти, оглядеться и убежать, будто ты не по чину забрел, будто ты бедный, будто не можешь себе позволить. Мне было удобно ее рассматривать — я сидел лицом к входу, но достаточно далеко, чтобы мой взгляд был неосязаемым. Выдвинув подбородок, женщина решилась. Так во время боя передвигаются по пересеченной местности. Намечаешь кочку, дерево, овраг и бежишь к нему, ни на что не обращая внимания. Женщина наметила вешалку. И вот только она пошла, только сделала пару торопливых шагов, как в спину ей выстрелил официант. Уверенное и громкое «Здравствуйте!» пригвоздило женщину к полу. Она обернулась. Стянула шапку. Колтун жидких волос. Ярко-розовая девчачья заколка. Круглый затылок. Просвечивающая белая кожа. Колокольня шеи, вжатая в землю плеч.

Я отпил из кружки. Официант улыбался пыльной улыбкой. Женщина кивнула. Официант улыбнулся шире. Женщина еще раз кивнула и сказала: «Здрасьте». Официант спросил: «Вас ожидают?» Женщина заозиралась. Посмотрела на меня. Я сделал вежливое лицо. Мне кажется, она поняла вопрос официанта несколько шире. С женщиной что-то происходило. Ожидает ли ее хоть кто-нибудь вообще? От нее исходила аура жертвы. Во взгляде читался надлом. Не тот надлом, который происходит вдруг, когда обрушивается напасть, а тот надлом, который напильником подтачивает жизнь. Вжих — замуж вышла, вжих — мальчика родила, вжих — девочку, вжих — муж запил, вжих — страна развалилась, вжих — штукатурщица на заводе, вжих — отец умер, вжих — сына посадили, вжих — кризис, вжих — за кредит платить нечем, вжих — муж окочурился, вжих — дочь не звонит, вжих — запила малость, вжих — коллекторы прицепились, вжих — долг за квартиру, вжих — мать схоронила, вжих — одиночество, и цветы вянут по всей квартире, как их ни поливай.

Тем временем женщина все озиралась и молчала. Официанту надоело ждать ответа. Он предложил ей сесть за столик по соседству с моим. Женщина метнулась к вешалке, разделась и села на диван. Даже не села — опустилась едва-едва, на самый краешек, выражая почтение к богатой обивке. Официант подал меню. Он тоже распознал в женщине нетипичного посетителя и смотрел на нее прозрачными глазами. Он был приличным юношей, но если б он был неприличным юношей, если б он был искренним, он бы сказал: «Не про ваш кошелек наше заведение, мамаша. Топали бы отсюда в какую столовую, ели бы себе котлету, а то мозолите глаза людям с деньжатами, прямо стыдно за вас». Конечно, если б официант такое сказал, я бы раздавил его как тлю. Я бы бил его поленом между ног на заднем дворе, чтобы воспроизвести сцену из кинофильма «Антихрист». С другой стороны — можно ли винить официанта, когда женщина действительно жалкая?