Что-то в большом городе - Дарья Волкова

Вы просто не видели. Там натоптали… грязными ботинками! Там все перевернуто. Это вы называете — чисто?!

— Чисто — это значит, что в квартиру ничего не подбросили.

— Что подбросили?!

Машина остановилась на очередном светофоре, и Герман снова повернулся к Марьяне.

— А вы не понимаете? Странно. Я думал, что журналисты — люди более… осведомленные.

Ее глаза расширились.

— Наркотики, — едва слышно прошептала она.

— Как самый распространенный вариант для того, чтобы остановить неудобного человека в его неудобной деятельности. Правда, в этом случае все сделали бы тихо, вы бы даже ничего не заметили. Ровно до того момента, когда к вам пришли бы компетентные люди. А тут больше похоже на акт демонстративного устрашения. Хотя… судя по тому, как все было быстро сделано, не исключено, что там у людей легкая паника, и от них можно ожидать не совсем логичных действий. В общем, проверить стоило. И хорошо, что все чисто.

Марьяна побледнела — хотя куда уж дальше-то — и какое-то время сидела молча. Машина снова тронулась с места.

— Значит, это не вы… — наконец тихо произнесла она.

— Я даже не знаю, что отвечать на этот вопрос. А то я в прошлый раз ответил, что я — это я, вы чуть не расплакались. Так что решайте сами — я это или не я.

Она шмыгнула носом. Так, а ну-ка, давай, хватит расклеиваться. Ты же умница.

— Но если не вы, тогда кто?

— Хороший вопрос. Возможно, вы это знаете?

— Понятия не имею!

— И что, люди, которым выгодно посадить Максимова, не выходили на вас и не просили выискать определенные факты?

Со стороны пассажирского сужденья послышалось возмущенное фырканье.

— Да я про этого вашего Максимова знать не знала, пока не познакомилась с вами!

— Что-то не припомню, чтобы я с вами о Максимове говорил.

— Вы со мной вообще ни о чем не говорили!

— Сейчас есть шанс исправить все пробелы в нашем общении, — Герману нравилась появившаяся в ее голосе злость. Это лучше, чем хлюпанье носом. — Итак. Кто вас просил копаться в этой истории?

— Никто!

— Тогда зачем?

Она вздохнула.

— Это… это не так-то просто объяснить.

— Я никуда не тороплюсь.

* * *

Марьяна потихоньку приходила в себя. Страх отступил. Желание плакать тоже. Этому очень способствовал тот факт, что в какой-то момент времени она поняла, что это не Герман Тамм стоит за разгромом ее квартиры. Все его действия говорили об этом. Вся логика его поступков. И то, что его люди проверяли ее квартиру. И то, что он приставил защиту к Косте. И то… и даже то, что обнял ее.

Это в самом деле не Герман. Но он, похоже, благодаря Марьяне, тоже во что-то вляпался? Во что?

Но теперь Марьяне совершенно не хотелось ни о чем думать. Хотелось просто ехать. И молчать. С человеком, с которым она чувствовала себя в безопасности.

Только вот он ей такой возможности не предоставил. Герман Тамм обвинил ее в том, что она по заказу каких-то заинтересантов стала раскапывать эту историю с Максимовым. Совсем с ума сошел!

— А куда мы едем? — ушла от ответа Марьяна.

— Ко мне.

— Зачем? То есть… Зачем туда еду я?

— Вы хотите вернуться в свою квартиру?

Марьяна вздрогнула, вспомнив грязные следы, книги, горы одежды и прочих вещей на полу.

— Нет.

— Ну вот.

Марьяна не понимала, что значит это «Ну вот».

— Я могу переночевать у Тани. Это моя подруга. Или в гостинице.

— Нет.

— Почему?

Он некоторое время молчал, а Марьяна любовалась на чеканный профиль.

— Вам ответ не очевиден? — наконец произнес Тамм.

Он был Марьяне очевиден. Но она помотала головой.

— Если вам никто не заказывал это расследование… если ваши наниматели не гарантировали вам безопасности…

— Нет у меня никаких нанимателей! Кроме Тимура, а он к этому не имеет никакого отношения!

— … тогда вы в опасности, — как ни в чем не бывало продолжил Тамм. — И не должны находиться там, где до вас могут добраться. По крайней мере, сегодня.

— А… — Марьяна несколько раз тяжело сглотнула. В слова Тамма она теперь верила почему-то безоговорочно. — А что будет потом? Завтра? Что будет завтра?

— А завтра я переговорю с нужными людьми, объясню, что за вашим интересом к этой истории не стоит ничего и никого важного, и что это вы по глупости полезли в это дело, и что вы больше не будете, а будете хорошей девочкой и вообще забудете про эту историю. Так ведь?

Марьяна медленно кивнула.

— А вам поверят?

— Я умею быть убедительным.

Дальше они ехали молча. В голове у Марьяны начала завариваться какая-то совершенно несусветная каша. Вернулся страх. Понимание, что она из-за своей паталогической увлеченности персоной Германа Тамма умудрилась вляпаться в какую-то объективно неприятную историю. Что ей в самом деле угрожала реальная опасность. Что люди, которые разнесли ее квартиру сегодня, точно так же легко могли поступить аналогичным образом не с квартирой, а с ее хозяйкой. И что человек, который сидит сейчас рядом за рулем своей наверняка дорогой и крутой машины — решает ее, Марьяны, проблемы. Почему-то.

Марьяна сглотнул тяжелый комок в горле. Ну вот, опять слезы. Она сегодня уже плакала — когда бродила как неприкаянная по торговому центру. Плакала тихонько, оттирая пальцами сдерживаемые слезы, которые все равно приливались. Господи, она наверняка похожа на пугало.

Марьяна полезла в сумочку — там есть и влажные салфетки, и пудреница с зеркальцем.

А выудила она оттуда… трусы.

Машина остановилась на светофоре. Марьяна повернула голову и увидела, что Герман смотрит на нее. Точнее, на предмет в ее руках. Марьяна, не вполне отдавая себе отчет, что делает, растянула на пальцах трусы. Миленькие, черные, кружевные. Совершенно не помнит, как покупала их.

— Что это?

— Вы не знаете, как выглядят женские трусы, Герман Гергардович?

— А ты всегда носишь трусы в сумке?

— Нет. Я их купила. Ты же сказал купить трусы.

Он какое-то время смотрел молча на нее — а потом расхохотался. Это было так неожиданно, что Марьяна вздрогнула. У Германа Тамма оказался красивый смех — низкий, мужской.

— Однако, — выдохнул он. Машина снова тронулась. — Когда ты послушно выполняешь, что тебе говорят — это производит просто сногсшибательный эффект.

Это его слова произвели на Марьяну сногсшибательный эффект. Во-первых, это почти интимное «ты». Во-вторых, она вдруг с изумлением обнаружила, что ей остро хочется быть послушной. Конкретно для Германа Тамма. Мамочки, она ведь никогда это слово — «послушная» — к себе даже не думала применять. В-третьих, она, оказывается, может произвести сногсшибательный эффект на