Тит Антонин Пий. Тени в Риме - Михаил Никитич Ишков

На разговор с Эвтермом его подвиг многозначительный отказ императора ответить на его письмо. Это означало, что в предупреждениях, особенно со стороны бывшего раба, искалеченного сенатором Регулом, любимца Адриана и самого надежного его фрументария, державшего под контролем весь знатный Рим, новая власть не нуждается.

К этому выводу Лупа отнесся спокойно – нет так нет! Значит, самое время подумать о себе. Кто, кроме Эвтерма, мог помочь ему в этом деле?

Их многое связывало. Разделяла только неистовая приверженность Эвтерма вере в скорое пришествие распятого в Иудее пророка.

…тогда каждому будет воздано по делам его.

…возлюби ближнего своего (ага, Сацердату), и возлюбим будешь (это вряд ли).

…блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное (возможно).

…блаженны кроткие, ибо они наследуют землю (верится с трудом).

В поучениях Эвтерма было много еще таких же оторванных от жизни сентенций, называемых заповедями, но все они, как полагал Лупа, вряд ли помогут ему выжить и справиться с несчастьями, которые после смерти любимой женщины и кончины Адриана сыпались на него.

Поторопиться Лупу заставила еще одна беда. В те дни в Риме замерз Тибр и возможность беспрепятственно пересекать реку в любое время дня и ночи, минуя охрану мостов, заставила его насторожиться.

В путь он отправился ближе к полудню.

День выдался холодный, но ясный и солнечный. Тени казались вполне малюсенькими, почти ручными.

Эвтерм, предупрежденный мальчишкой-посыльным, ждал его. Во внутреннем дворике-атрии Лупу также встретил хозяин дома – молодой Бебий Корнелий Лонг и венчанная жена Эвтерма Зия.

Она заметно постарела, раздалась вширь. Встретила Лупу со вздохами, пожаловалась на грехи наши тяжкие – при этом выразительно глянула на Бебия.

Порасспросив о домочадцах, о здоровье, Лупа попросил провести его к Эвтерму.

– Время дорого, – объяснил он.

Эвтерм встретил его на пороге своего кабинета. Они обнялись, расцеловались. Хозяин посетовал, что Лупа забыл о них, уже год, как не появлялся в доме, где устроилось его счастье.

– Эвтерм, – оборвал его Лупа. – Я смотрю, ты совсем постарел, стал многословным, забывчивым. Ну-ка возьми себя в руки, прояви римскую твердость и невозмутимость, к которой призывают не любимые тобой философы.

– Пусть их призывают, – вздохнул Эвтерм. – От их призывов ни жарко, ни холодно. Впустую молотят языком, впустую учат, впустую жизнь проживают…

Лупа взял Эвтерма за обе руки.

– Послушай, дружище, сейчас не время обсуждать, тем более осуждать философов. Настал момент в первую очередь подумать о себе. В городе появился Сацердата!

Эвтерм невозмутимо пригласил гостя присесть.

Сам устроился напротив.

Предложил отобедать.

– Это после, – отмахнулся Лупа. – Я пришел предупредить тебя, ведь ваш дом представляет для него особый интерес. Помнится, у вас здесь поймали преступника, который пытался похитить золотую руку Домициана.

Эвтерм вздохнул:

– Было дело. Что ж, придется усилить охрану…

– С этим я и пришел к тебе. Я готов одолжить тебе своих даков, но, боюсь, что этим дела не исправишь. Все обстоит намного хуже. Я написал императору, что с появлением Сацердаты опасность его жизни очень возросла, ведь не кто иной, как этот разбойник, ныне называющий себя Антиархом, сгубил Антиноя. Его подручный утопил красавчика в Ниле.

– Судьба этого языческого божка меня мало интересует. По всем городам ему возводятся храмы.

– А собственная судьба тебя интересует? Здоровье и жизнь Зии, Бебия, тех, кто столько лет жил рядом с тобой?..

– Лупа, тебе не кажется, что ты преувеличиваешь опасность. Прошло столько лет…

– Нет, не кажется. Таким, как Антиарх, годы не помеха. Да, пока жив Антонин, разбойник вряд ли отважится напасть на твой дом, но я боюсь… у меня есть непроверенные сведения… Одним словом, Антиарх не случайно объявился в городе, как неслучайно было его участие в убийстве Антиноя. Кто-то позвал его. Кто-то шепнул – пора…

– Что ты хочешь от меня? Неужели полагаешь, что я могу заставить императора принять особые меры предосторожности. Мы знакомы, но вряд ли как принцепс он нуждается в советах бывшего вольноотпущенника, пусть даже и надзирающего за Бебием, другом Марка.

– Я не настолько глуп, Эвтерм, чтобы бороться за кого-то вопреки его воле. Я забочусь исключительно о себе, ведь если заговор, в котором примет участие Сацердата, удастся, мы с тобой лишимся всего. Ты хочешь на старости лет лишиться всего? Например, жизни?..

– Нет, не хочу. Чем я могу тебе помочь?

– Себе тоже. Ты ходишь в приятелях деда молодого цезаря сенатора Анния Вера. Тот имеет исключительное влияние на своего внука, пусть теперь Марк не принадлежит к его семье. Объясни ему ситуацию. Пусть он встретится с Антонином, пусть постарается убедить его, что опасность не только реальна, но и близка.

– Послушай, Лупа, почему Антонин оставил твое предупреждение без ответа? Помнится, он всегда хорошо к тебе относился, и, я думаю, бывший император не забыл порекомендовать тебя как верного человека.

– Он счел мое предупреждение доносом! Антонин решительно против всяких доносов – об этом меня тайно известил мой человек во дворце.

– Доносом? На кого?!

– На префекта города Катилия Севера. Он вдруг решил, что меня либо втянули, либо я сам на свой страх и риск затеял скверную игру. Вот зачем мне нужен Анний Вер. Если даже он не сможет переубедить этого поборника законности, тогда дело худо.

– Узнаю Антонина! – с горечью вымолвил Эвтерм. – Его добропорядочность порой вызывает уныние или, что еще хуже, сомнения в умственных способностях. Я однажды намекнул при нем, что в жизни всякое бывает и власть порой неизбежно бывает вынуждена прибегнуть к не совсем законным мерам. Знаешь, что он мне ответил? Он сказал: «Взгляни на меня. Мне скоро пятьдесят. Я прожил долгую жизнь и, как видишь, кое-чего добился. Как, впрочем, и ты, Эвтерм… Я хочу пожить еще, и так, чтобы завтра было лучше, чем сегодня. Ну, хотя бы не хуже. Того же самого я хочу и для всех подданных империи».

Я его знаю – он бывает упертым до невозможности. Порой он отрицает самые очевидные истины. С другой стороны, когда мы предоставили ему доказательства ужасов, которые испытывают мои единоверцы, лишенные права открыто поклоняться своему Богу, как это позволено последователям Изиды, Сераписа, Митры и прочих, прочих, прочих, он издал указ о недопустимости принуждения к исполнению несвойственных тому или иному культу обрядов. Даже евреи добились от него отмены запрета Адриана совершать обрезание младенцам, которые «бородатый» счел изуверством и кощунством над матерью-природой. Он разрешил обрезание, но только в том случае, если оно не носит характера религиозного обряда.

Вот чего Тит никогда не позволит, так это возродить доносы.

На