Как по лезвию - Александр Николаевич Башлачев

Б. Юхананову и А. Шипенко для спектакля «Наблюдатель»

Б.: Если говорить о явлении субкультуры, явлении рок-н-ролла... По всей стране, в каждом городе есть свой коллектив, который что-то делает. И удивительно — нет плодов. Растут деревья, все что-то выращивают, поливают, и практически нет плодов. Явление рок-музыки — гигантское явление, все захлестнуло, волна за волной идет. Плодов никаких, три-четыре имени, может быть, пять-шесть. И эти люди, на мой взгляд, исключают явление рок-культуры. Они не поддерживают его — просто исключают, зачеркивают, потому что оказывается, что все остальные занимаются беднейшей по содержанию и нелепой по сути деятельностью. Почему? Потому что люди не задают себе вопроса — «зачем?», люди задают себе вопрос — «как?». Да как угодно, в каких угодно формах! Но они постоянно уходят от вопроса «зачем?». Потому что, стоит только задать его себе, как оказывается, что король-то — голый. Его даже чаще вовсе не оказывается. Мы путаемся в рукавах чужой формы без конца. Я подхожу к музыке безусловно с точки зрения литературной, с точки зрения идеи, цели, прежде всего. И, вероятно, я все-таки отвечаю себе на вопрос «зачем?». Это главный вопрос. А на вопрос «как?» можно отвечать без конца. И любая форма прекрасна, прекрасна там, где она должна расти, где у нее есть корни. Каждую песню надо оправдать жизнью. Каждую песню надо обязательно прожить. Если ты поешь о своем отношении к любви, так ты люби, ты не ври. Если поешь о своем отношении к обществу, так ты так и живи. А все остальное — спекуляция.

Спекуляция на чужих формах, до которых дошли твои старшие товарищи, доехали до каких-то вещей, до каких-то оборотов, и вот ты тоже начинаешь тянуть это дело. Зачем? Это все соблазн, великий соблазн. Конечно, когда какие-то люди так здорово все делают, хэви, хард, все что угодно... Действительно интересно, и все готовенькое. И на готовенькое люди идут. Но нельзя оправдывать слабость мелодий, текстов, идей, или отсутствие их полнейшее тем, что это якобы рок-поэзия, якобы рок-культура, и вы в этом ничего не понимаете, это совершенно новое явление. Если это искусство... хотя «искусство» тоже термин искусственный. Искус... Если это естество, скажем так, то это должно быть живым. И с точки зрения естества, авторского естества, не выдерживают никакой критики большинство групп, которые я, например, вижу в Москве, хожу вот на концерты. В Ленинграде точно так же, в других городах — тем более, потому что провинция у нас не понимает, не чувствует своей души, своих особенностей. Как весь этот русский рок так называемый до сих пор не чувствует своей души, своего назначения, своей идеи. Я в Сибири, например, встречаю безусловно талантливых людей, которые не понимают сути своего таланта и пытаются его облечь в чужие для них формы. То есть они шлифуют свой талант, но совершенно не те грани, они вычесывают его. Их слепит... Их слепит то, что привлекает их в западной музыке. Но каждый человек индивидуален. Каждый человек — удивительная личность сам по себе — если он пытается понять свое место и поставить себя на это место. Вложить свою душу, а не чужую, не заниматься донорством, пить чужую кровь и пытаться пустить ее по своим жилам. Ничего хорошего из этого, как правило, не выходит. У нас сложная ситуация в музыке. Если бы мы были обеспечены студиями, возможностью выпускать пластинки, возможностью переводить идеи в продукцию... Но это другой вопрос.

Ю.: Но это связанные вещи.

Б.: Да, это такая сложность, которую, на мой взгляд, не удалось преодолеть никому. Либо тебе тратить энергию на то, чтобы что-то купить, чем-то зарядиться, либо... Или тебе на сторублевом «Урале» что-то делать, или на акустической гитаре. Такая проблема. И получается как-то или одно или другое. Мы постоянно лежащие боксеры. Как только пытаемся привстать, опять посылают в нокдаун. Но это не нокаут. Раз кто-то пытается встать, до нокаута еще далеко, и, наверное, нокаута не получится никогда. В рок-музыке еще достаточно много пороха, я бы даже сказал, сырого пороха, который нужно еще сушить. А чем сушить? Чем угодно, своими словами, сухими дровами. Вот. Понять, чем его сушить. А без него пуля опять же не полетит.

Ю.: Ты призываешь вернуться к чему-то изначальному?

Б.: Я призываю вернуться, но по спирали. В нашей музыке сейчас происходит процесс, сходный с тем, что происходил в музыке западногерманской, или в музыке любой страны, не говорящей на английском языке. Те молодые люди — поляки, или венгры, или западные немцы — точно так же реагировали на рок-музыку, как и мы. Но при условии, что им было легче это делать. Среда располагала к этому, они не встречали трудностей, барьеров. Вернее, барьеры были, но только творческие. Они сталкивались только с творческими проблемами. У нас же, прежде чем добраться до творческих проблем, нужно ой-ой-ой через какую трясину продраться. И, может быть, не стоит тратить силы на то, чего мы никогда, вероятно, не достигнем. Собственно, суть пока не в формах, а в содержании. И надо просто возвратиться к содержанию. Рок тоже родился не с усилителем «Фендер» в рюкзаке. Он родился точно так же.

Ю.: Заново родиться?

Б.: Ну да. Мы еще даже не родились. То, что мы делаем, это еще не рождение, это эскизы, попытки, макеты. Эмбрионы.

Ю.: Но на пути к творчеству, о котором ты говоришь, явно возникает социальный фактор, и он нам очень сильно мешает...

Б.: Безусловно мешает. Правда, чувствуется иногда теплый ветерок, это радует, но это...

Ю.: Политика пряника и палки.

Б.: Да, политика одного пряника и пяти палок, я бы сказал.

Ю.: И этот социальный фактор ведет к вторичности, к Западу... Почему они играют Запад? Это же и социальный фактор давит.

Б.: А вот по-моему — наоборот. Фактор запретов должен натолкнуть на мысль, что не стоит. Если мы не можем делать так, как на Западе — хотя бы по формам, — то и не стоит этого делать. Надо найти содержание свое, и вложить его в совершенно новые, иные формы. Как это произошло в Западной Германии — они сначала тоже стали подражать, играли на английском языке те же вещи, что и «Битлз», и «Роллинг Стоунз», и вся эта плеяда. Потом — перешли к технологии наивного перевода. То же и у нас, и это был прогрессивный шаг — технология наивного перевода, пели о том же, о чем пели за кордоном, только по-русски