Как по лезвию - Александр Николаевич Башлачев

жизнь, и она не простит тех, кто думает о ней плохо. Только тех она не простит. Жизнь свое возьмет. И поэтому мне не нужны песни, в которых я не слышу любви. Это пустые песни, даром убитое время, даром прожженная жизнь. Это называется «коптить небо», действительно сжечь себя, свою энергию, свои дрова, но сжечь их впустую. Ничего у тебя на плите не стояло, и ты просто прокоптился. Это и называется «коптить небо». А небо коптить не надо, его цвет нас пока устраивает.

Ю.: А из тех песен, которые ты слышишь, ты хоть где-то находишь то, что можешь взять?

Б.: Конечно. Я очень люблю Бориса Гребенщикова, хотя мы с ним совершенно разные люди.

Ю.: Он поет о любви?

Б..: Безусловно. Он поет о своей любви. А я уважаю любую любовь. Понимаешь? Любую.

Ю.: А у Макаревича?

Б.: И у Макаревича тоже о любви. И у негров с Ямайки о любви. Я нахожу это у всех, у кого о любви.

Ю..: А глум может быть любовью? В наших корнях та же частушка, подчас там и глум есть, и ерничество. В наших корнях не только любовь и не только ненависть. Или только любовь?

Б.: Не существует чистой любви во плоти. Всегда что-то примешивается. Невозможно играть на одной ноте, скажем так. Есть некая доминанта и вокруг нее масса того, что составляет из себя музыку. Любовь, скажем, как тональность. Если задать как тональность любовь, взять некую ноту — любовь, которая будет единственно верной и определяющей нотой, то все, что вокруг нее, все это и будет жизнь. Но на одной ноте ничего не сыграешь. Точно так же как одной любовью совершенно невозможно жить. Это определяющая сила, самая великая сила. Любовь к жизни в каждом из нас есть, но отличаемся мы друг от друга тем, что плюс к любви, какой замес в тебе, кроме любви, что в тебе еще есть. Поэтому долго можно рассуждать, глум — любовь или не любовь. Это уж какой замес, какое в тебе тесто! Тесто же бывает совершенно разное, смотря для чего — пирожок испечь, или блины, или белый хлеб, или черный. Все это нужно в жизни. Но в основе все равно зерно. И любовь есть зерно, а все остальное зависит от того, какую задачу ты перед собой ставишь. И надо понять, какая задача перед тобой стоит, какая дорога тебя ведет, куда тебя дорога ведет. Она же тебя именно ведет, ведет за душу. Как тебя мама за руку ведет, так и дорога ведет тебя за душу. И ты иди, шагай.

Ю.: Ты хочешь жить по своей дороге. Скажи, вот ты сейчас как затеял свою жизнь?

Б.: Да знаешь, я дышу и душу не душу. Я стараюсь не врать ни в песнях, ни в жизни, я стараюсь не предать любовь. Это самая страшная потеря — потеря любви, любви к миру, к себе, к людям, к жизни. Я это только обретаю. Я жил всю жизнь больным человеком, темным, слепым, глухим. Я очень много не понимал. И вот я просто понимаю тех людей, которые занимаются музыкой.

Ю.: А встречались ли тебе гении-разрушители? Которые на вопрос: «Имеешь ли право?» — могут ответить: нет, не имею, но могу. И разрушает он гениально. И может быть в этом разрушении он открывает какую-то жизнь?

Б.: Любое разрушение естественно. Истина рождается как еретик, а умирает как предрассудок. И этот предрассудок иногда нужно разрушать. Я убежден, что человек, имеет ли он право на разрушение или даже не имеет, он наверняка разрушает предрассудок. Ни один нормальный человек не станет разрушать ту или иную истину, не станет топтать росток. Сухие деревья он будет действительно обрубать, чтобы дать дорогу новым.

Ю.: Он может уничтожить себя как предрассудок?

Б.: Понимаешь, в конце жизни каждый уничтожает себя как предрассудок.

Ю.: Все-таки ты рассказываешь бой. Если он идет... что будет дальше?

Б.: Если пользоваться сравнением с боем, каждый находится на линии фронта, буквально, действительно на передовой. Каждый музыкант находится так или иначе на передовой. Но самое главное — не быть слепым и не ждать ни от кого приказов. Ты можешь сидеть в окопе, и все уйдут вперед, а ты все будешь ждать приказа. Каждый должен сам себе скомандовать: вперед! в атаку! А для того, чтобы атаковать, надо знать, куда бежать, нужно знать цель. Видеть реальную цель, которую ты должен поразить. Но, конечно, у всех свои функции, свои задачи — есть саперы панк-рока, есть гусары, есть пехота, есть истребители, есть бомбардировщики. И единого фронта быть не должно. И поэтому я не считаю, что все должны заниматься тем, чем я или Борис Гребенщиков. Таким образом мы просто оголим остальные участки фронта. Но речь идет о том, чтобы все-таки держаться этой линии фронта, видеть пред собой цель и не сидеть в окопе.

Ю.: Ты хочешь быть с гитарой или с группой?

Б.: Я не могу решить сейчас, нужно ли мне создавать группу. Из кого? Я не могу делать это формально, не в туристическую поездку собираемся. Лично у меня нет таких людей, они ко мне как-то не пришли. Если появятся, я скажу — очень хорошо, если придет человек и сыграет так, что я почувствую, что он меня понял душой, у него душа в унисон с моей. Если получится, я буду рад, это будет богаче... Если будут друзья и они будут любить то же самое, значит мы будем сильнее. Но я могу петь с гитарой.

Ю.: Мир, в котором ты живешь, какой он? Или каждый из нас существует в своем мире?

Б.: Я тебе скажу еще раз, что начал ответ на этот вопрос год назад. На этот вопрос нужно отвечать всю жизнь. И человек, взявший в руки гитару, начал ответ, начал беседу с теми, кто рядом с ним. То есть он решил, что его душа вправе говорить в голос. Вот, собственно, зачем? Затем, чтобы ответить на этот вопрос — «зачем». И я буду отвечать на него всю жизнь. И в каждой песне я пытаюсь ответить, и каждым поступком, каждой встречей. С утра до вечера, каждый день. Это работа души — ответ на вопрос, в каком мире ты живешь и каким ты хочешь его видеть. Ну и давай я еще так отвечу. Я скажу, что живу в мире, где нет одной волшебной палочки на всех,