Итальянский футуризм. Манифесты и программы. 1909–1941. Том 1 - Коллектив авторов

class="p1">Нужно сказать, однако, что добрая половина наших ругателей абсолютно ничего не поняли в лирической и несколько сивиллинской вирулентности этого грандиозного революционного крика.

К счастью, у молодёжи кровь угадала то, чего не понял мозг. А ведь мы и обращались к крови итальянской расы, и она-то ответила 22 тысячами ревностных присоединений молодёжи, которые мы уже насчитываем, – и я с гордостью могу объявить здесь, что вся учащаяся молодёжь Италии ныне с нами.

Наше движение расширяется со дня на день, захватывая литературную и артистическую среду всего мира. Художники-футуристы присоединились к футуристам-поэтам, а в самое последнее время мы могли с радостью выпустить манифест музыканта-футуриста Балиллы Прателлы, крик возмущения лавочнической и глупо условной формой итальянской мелодрамы.

Наше растущее влияние проявляется неожиданным образом даже в писаниях наших противников.

В самом деле, итальянские газеты посвятили длинные полемические статьи безусловно футуристской концепции последнего романа Габриэля д’Аннунцио1, который в объяснительном интервью подтибрил наше утверждение о презрении к женщине, необходимом условии существования современного героя.

Г. Габриэле д’Аннунцио следует за нами издали, как обращённый пассеист, не имея, разумеется, мужества отказаться от своей бесчисленной клиентелы болезненных эротоманов и элегантных археологов.

Но с нас не довольно того, что мы можем отметить такой решительный отпечаток на одном из самых значительных писателей современной Италии. С нас не довольно того, что в нашу защиту мужественно выступили такой гениальный скульптор, как Винченцо Джемито2, и такой знаменитый романист, как Луиджи Капуана3, публично выразившие сожаление в итальянской печати, что не могут – по причине своего преклонного возраста – биться бок о бок с нами посредством тумаков и звонких оплеух со старой выродившейся и продажной Италией.

Ибо мы посредством тумаков и звонких оплеух боролись в театрах важнейших итальянских городов.

После Триестской победы, одержанной в театре Россетти4, мы внезапно выступили снова в миланском Лирическом театре перед публикой в четыре тысячи душ, причём не поскупились на самые дерзкие и жестокие истины5.

Вокруг нас собрались великие двадцатилетние поэты, которым уже улыбается слава, – П. Буцци, Э. Каваккиоли, Либеро Альтомаре, Армандо Мацца, А. Палаццески. Они изобличали вместе со мною в стихах и в прозе позорное состояние, в котором увязла наша интеллигенция, оппортунизм и посредственность, руководящие нашей иностранной политикой, и настоятельную необходимость поднять во что бы то ни стало наше национальное достоинство, без которого немыслимы литература и искусство.

Несмотря на бурю перерывов и свистков, я продекламировал от начала до конца оду в честь генерала Азинари ди Бернеццо, который был несправедливо уволен в отставку за то, что произнёс перед войсками чересчур футуристскую речь против Австрии6.

Эта ода, полная оскорбительных выходок против трусости правительства и монархии, вызвала страшный гвалт. Я обращался то к публике партера, состоявшей из клерикальных и ультрапацифистских консерваторов, то к райку, где бурлила масса рабочих Палаты Труда, точно грозные воды, сдержанные шлюзом7.

Внезапно один из них осмелился крикнуть: Долой отечество!

Тогда-то, изо всей силы моих лёгких, я бросил следующие слова: Вот наше первое футуристское заключение!.. Да здравствует война! Долой Австрию! которые вызвали баталию во всей зале, моментально разделившейся на два лагеря.

Служащие в своих шарфах явились на сцену; но мы с неутомимым азартом продолжили нашу манифестацию против тройственного союза при бешеных одобрениях студентов8. Полицейские наводнили сцену, и я был арестован, но тотчас освобождён.

Этот достопамятный вечер вызвал великий шум в австрийской и германской прессе. Венские газеты с бешенством требовали у итальянского правительства торжественного удовлетворения, которое не было дано.

В Турине третий футуристский вечер был истинной баталией Эрнани9. На сцене самого большого из городских театров появились вместе со мною и другими поэтами трое живописцев с большим талантом: гг. Боччони, Карра и Руссоло, которые во всеуслышание комментировали и защищали свой манифест, столь же бурный и революционный, как манифест поэтов.

По прочтении этого манифеста, который представляет собой крики возмущения против академического искусства, против музеев, против царства профессоров, археологов, торговцев подержанными вещами и антиквариев, неслыханный гвалт разразился в зале, где толпилось более трёх тысяч человек, в том числе множество артистов.

Ученики Альбертинской академии приветствовали футуристов с живейшим энтузиазмом, тогда как часть публики желала заставить их молчать.

Огромная зала не замедлила превратиться в поле сражения.

Тумаки и удары тростью, кавардак и бесчисленные драки в партере и в райке. Вмешательство полиции, аресты, дамы в обмороке среди неописуемой суматохи и толчеи.

Последовали другие шумные вечера в Неаполе, Венеции, Падуе10. Всюду импровизировались два лагеря: чувствующий себя свободным, живым строителем будущего и чувствующий себя рабом, умирающим, препаратором трупов.

Дело в том, что наши слова грубо разоблачили души и стёрли полутона. Мы всюду видели, как в какие-нибудь несколько часов возрастало мужество и число истинно молодых людей, и забавно терялись гальванизированные мумии, вызванные нашими приёмами из старых саркофагов. Однажды вечером, когда битва была ожесточённее, чем обыкновенно, нас в течение целого часа забрасывали множеством предметов.

Мы, по обыкновению, не поколебались, оставаясь на местах и посмеиваясь.

Было это в театре Меркаданте в Неаполе. На сцене за нами 160 карабинеров присутствовали при этой борьбе; префект полиции приказал им предоставить консервативной и клерикальной публике избивать нас.

Внезапно под градом картофеля и гнилых фруктов я поймал брошенный в меня апельсин. Я очистил его с величайшим спокойствием и принялся есть ломтик за ломтиком.

Тогда совершилось чудо. Странный энтузиазм овладел этими милыми неаполитанцами, мои свирепые враги начали один за другим аплодировать, и исход вечера оказался в нашу пользу.

Я, разумеется, поспешил отблагодарить новыми оскорблениями эту ревущую толпу, внезапно охваченную восхищением, которая поджидала нас при выходе из театра, окружила кольцом и образовала достославный кортеж, провожавший нас с приветственными криками по улицам Неаполя.

После каждого из этих громких вечеров мы обыкновенно разделяли между собой задачу пропаганды, неся каждый нашу диалектическую и полемическую энергию в кружки, в клубы и даже на улицы: во все углы города, устраивая каждый по десятку бесед в день, без отдыха и без отсрочки, так как дело, которое мы взяли на себя, требует почти сверхъестественных сил.

Несколько месяцев тому назад футуризм весело вступил в столкновение с юстицией по поводу моего романа Футурист Мафарка, итальянский перевод которого был конфискован и обвинён в оскорблении добрых нравов11.

С пяти часов утра огромная толпа наполняла здание суда.

Большой зал заседаний, битком набитый публикой, среди которой мелькали изящные дамские шляпки, оказался своего рода военным лагерем футуристов, собравшихся со всех концов Италии на защиту великой идеи. Чёрный и