Итальянский футуризм. Манифесты и программы. 1909–1941. Том 1 - Коллектив авторов

плотный батальон, живописцы, поэты и музыканты, почти все очень юные, с дерзкими и воинственными ухватками, говорившими о готовности на всё. Среди них можно было видеть живописцев Боччони, Руссоло, Карра и поэтов Буцци, Каваккиоли, Палаццески, Армандо Маццу.

Любопытство публики было обострено знаменитостью и достоинствами адвокатов защиты. Учащиеся толпились вокруг адвоката Бардзилаи, лидера республиканской партии12. Подле него находился один из величайших итальянских ораторов, Инноченцо Каппа, и социалист Сарфатти13.

Первые фразы моего допроса, в которых я напрямик заявил, что процесс очевидно направлен против футуризма, были встречены аплодисментами, кое-как прекращёнными председателем. Отнюдь не защищая моего романа Мафарка, я удовольствовался изложением моей новаторской программы, литературной и политической, с идеологической и словесной резкостью, дотоле неслыханными в суде.

Моя искренность окончательно покорила наименее убеждённых футуристов в зале.

Тотчас встал внушительного вида старец с большим лбом мыслителя и с глазами бунтовщика. Это был знаменитый романист Луиджи Капуана, профессор Катанского университета, который с прекрасной сицилийской энергией высказал в своей литературной экспертизе глубокое восхищение Футуристом Мафаркой и его высокой моральной ценностью, выразив при этом сожаление, что возраст не позволяет ему биться в рядах футуристов.

Его речь была встречена бешеными аплодисментами. Великий авторитет Учителя, по-видимому, уже выиграл дело. С ропотом негодования встретила толпа речь обвинителя, который путался в жалком хаосе юридических благоглупостей и закончил предложением подвергнуть меня четырёхмесячному тюремному заключению.

На втором заседании толпа чрезвычайно возросла. В зале трудно было дышать, когда великий оратор Инноченцо Каппа, превзойдя самого себя и достигая истинной возвышенности, описывал эпический вечер в Лирическом театре, где в первый раз сотня футуристских поэтов и живописцев провозгласила и защищала кулаками свой идеал обновления.

Затем депутат Бардзилаи начал блестящую и глубокую юридическую защиту, внушая, некоторым образом, своим гением и авторитетом законодателя благоприятный приговор. В великолепном заключении своей речи он превозносил великие интеллектуальные центры Парижа, благоприятствовавшие моему литературному развитию.

После него адвокат Сарфатти в потоке красочных образов и блестящих острот совершенно раздавил обвинительную речь. Затем, обращаясь к футуристским поэтам и живописцам, сплотившимся в бой подле меня, он представлял наиболее бодрых между нами, уже знаменитые полотна живописцев Руссоло и Карра, последнюю выставку Боччони в Венеции, прекрасные поэмы Лючини, Буцци, Каваккиоли, и заключил заявлением о своей горячей приверженности к футуризму.

Трудно описать суматоху и волнение публики в ожидании приговора.

Как только по первым фразам председателя футуристы угадали, что я оправдан, разразилось громогласное ура. В порыве счастья мои друзья внезапно подняли меня на руки и понесли с торжеством.

Аплодирующая толпа сопровождала футуристов по улицам Милана с криком: Да здравствует футуризм!

Но миланская магистратура, доведённая до белого каления, преследовала меня в судебной палате. Надо было убить футуризм. Я был приговорён к двум месяцам тюрьмы. Но стоило полюбоваться зрелищем этого второго процесса, ненавистнического, зловещего и шутовского.

В самом деле, прокурорский надзор резко напал на нашу программу интеллектуального героизма и воинственного национализма, которая восстаёт против политической трусости, против царства Академий, против культа прошлого и против артистического меркантилизма.

Приговор был встречен ураганом шиканья и свистков. Чудовищный скандал – неслыханная вещь в судебной палате. Тогда-то пассеистская злоба магистратуры хлынула через край, и карабинерам был отдан приказ запереть двери и арестовать всех присутствующих. Полчаса спустя выпустили всех, чтобы не сажать в тюрьму сотни лиц.

Всюду – в Милане, в Падуе, в Ферраре, в Палермо, Мантуе, Комо, Пезаро, Бергамо14, наше присутствие вызывало бурю энтузиазма и ненависти. Но так называемая нами футуристская революция в Парме осталась самой незабываемой из всех. Волнение разразилось на людных улицах праздничного города, который только что возродился, сверкающий и освежённый, из-под бесчисленных струй дождя. Полиция не допустила футуристского вечера, организованного нами в одном из Пармских театров15. Пятьдесят студентов-футуристов, с юными и мужественными Каприлли, Таламасси, Копертини, Провинчиали, Бурко и Джори16 во главе, были исключены из университета трусливыми ханжами-профессорами. Эта возмутительная несправедливость сделалась причиной грандиозной сумятицы.

Десять тысяч человек волновались на улицах, вокруг нашего буйного и насмешливого батальона футуристских поэтов и живописцев, музыкантов и учащихся.

Манифестации за и против приняли необычайно буйный характер. Шумный поток, испещрённый красными пятнами групп карабинеров, бурлил под балконами, переполненными человеческими гроздьями. Жестокая схватка. Трое наших ранены в лицо. Зато мы унесли двадцать пять дубинок, отнятых у неприятеля. Улицы, перегороженные войсками; кавалерия принуждена явиться на подкрепление пехоты. Вот бегут берсальеры, и зелёная листва волнуется на их шапках17. Произведены бесчисленные аресты. Требования полиции, визгливые звуки трубы трижды раздирали восхитительный шёлк неба, откуда две трёхцветные радуги падали на задыхавшуюся грудь комиссаров18.

Ф.Т. Маринетти

<1911>

20. Манифест футуристской женщины

Ответ Ф. Т. Маринетти

«Мы хотим прославить войну, единственную гигиену мира, милитаризм, патриотизм, разрушительный жест анархистов, прекрасные Идеи, которые убивают, и презрение к женщине».

(Первый манифест футуризма)

Человечество – посредственность. Большинство женщин не выше и не ниже большинства мужчин. Те и другие заслуживают одинакового презрения.

Совокупность человечества всегда была только культурной почвой, из которой вырастали гении и герои обоих полов. Но в человечестве, как и в природе, бывают моменты, более благоприятные для расцвета. В летние дни человечества, когда почва сожжена солнцем, гении и герои изобилуют.

Мы в начале весны, нам недостаёт обилия солнца, то есть обилия пролитой крови.

Женщины не более чем мужчины повинны в этом состоянии, от которого страдают существа истинно живые, богатые соком и кровью.

Нелепо делить человечество на мужчин и женщин. Оно состоит только из мужественности и женственности. Всякий сверхчеловек, всякий герой, самый эпический, всякий гений, самый мощный, является расточительным выражением расы и эпохи только потому, что состоит одновременно из женских и мужских элементов, из женственности и мужественности: то есть потому, что он полное существо.

Индивидуум исключительно мужской – только животное; индивидуум исключительно женский – только самка.

О коллективностях, о моментах человечества можно сказать то же, что об индивидуумах. Плодотворные периоды, когда из кипящей культурной почвы вырастает наибольшее число героев и гениев, это периоды, богатые мужественностью и женственностью.

Периоды, имевшие только войны и мало продуктивные на героев, их представлявших, потому что их нивелировало эпическое веяние, были исключительно мужскими периодами; те, которые отрицали героический инстинкт и, обратившись к прошлому, забывались в грёзах, были периодами господства женственности.

Мы живём в конце одного из таких периодов. Как женщинам, так и мужчинам всего более недостаёт мужественности.

Вот почему футуризм при всех своих преувеличениях прав.

Чтобы вернуть долю мужественности нашим расам, отяжелевшим в женственности, надо побуждать