Парижская любовь Кости Гуманкова - Юрий Поляков

Около автобуса, уставившись на часы, как судья на секундомер, караулил Друг Народов. Кажется, он был очень разочарован, что мы с Аллой пришли вовремя. Все были с покупками. В глаза бросался Гегемон Толя, одетый в новый белый аленделонистый плащ и галстук, выбранный для него Пилой Суринамской, которая, в свою очередь, нежно поглядывала на стоявшую у ее ног сумку, раздувшуюся, как свиноматка. Спецкор держал между колен аккуратно упакованные горные лыжи. Товарищ Буров был при коробке с телевизором, стоившим, по моим понятиям, тысячи полторы, а то и две. Поэт-метеорист, занявший у мадам Лану под премию пятнадцать франков, прикладывался к пузатенькой бутылочке…

Опоздал Торгонавт. Он был бледен, словно человек, из которого трехведерным шприцем вытянули всю кровь.

– Почему вы опоздали? – грозно спросил товарищ Буров.

Торгонавт поглядел на него умирающим взором и всхлипнул.

– Вы потеряли паспорт? – встревожился рукспецтургруппы.

– Нет… – помотал головой Торгонавт.

– А что случилось? – вмешался Друг Народов.– Была провокация?

– Не-ет… Я… купил себе пиджак за сто пятьдесят франков… А в другом магазине такой же стоил сто десять…

Эта душераздирающая информация вызвала единодушное чувство сострадания, и несчастный Торгонавт не был лишен советского гражданства.

Вечером, после ужина, провели планерку, посвященную итогам дня и предстоящему посещению пригородного района Парижа, где у власти коммунисты. Поскольку после посещения муниципалитета, спичечной фабрики и лицея планировался товарищеский обед с участием активистов местного отделения ФКП, товарищ Буров предложил Поэта-метеориста с собой не брать…

– Жалко! – возразила Алла.– Все-таки последний день в Париже. Пусть пообещает, что не будет пить!

В ответ Поэт-метеорист обозвал нас всех помойными чайками, сказал, что в гробу видал этот наш подпарижский райком партии и что если мы будем на него давить, то он выберет свободу, а нас всех за это по возвращении удавят. Затем он решительно потребовал взаймы у. Гегемона Толи десять франков, тот, растерявшись от неожиданности, дал – и, обретя вновь гордую алкогольную автономию, Поэт-метеорист в сопровождении своей верной Пейзанки покинул штабной номер.

Когда всех отпустили, Друг Народов с видом подлого мультипликационного зайца сказал:

– А вот Гуманкова попрошу остаться! Товарищ Буров неподвижно сидел в кресле, и на его лице застыло апокалипсическое выражение. Заместитель же ходил по номеру решительными шагами и высказывал от имени руководства спецтургруппы резкое неудовольствие по поводу моего безобразного и антиобщественного поведения.

– Постоянные нарушения дисциплины! Постоянные высказывания с душком!..

– С каким душком? – уточнил я.

– Не прикидывайтесь! И не берите пример с вашего соседа! Он журналист. А вы? Кто вы такой? И что вы себе позволяете?!

– А что я себе позволяю? – Пугливая предусмотрительность подсказывала, что чем дольше мне удастся прикидываться полудурком, тем лучше.

– Вы, кажется, женаты? – вступил в разговор товарищ Буров.

– Вы, кажется, тоже? – не удержался я.

– Прекратите хамить руководителю группы! – взвизгнул Друг Народов.– Мы обо всем сообщим в вашу организацию! Вы понимаете, чем все это для вас кончится?

– А у меня еще ничего и не начиналось…

– Подумайте о последствиях, Гуманков! – пригрозил замрукспецтургруппы. – Шутите с огнем!

– Не надо меня пугать! – взорвался я.– Что вы у меня отнимете? Компьютер? А кто тогда будет вашу икру считать?

– Какую икру?

– Красную и черную…

– Опять хамите! – Друг Народов топнул ногой и растерянно глянул на товарища Бурова.

– Не понимает! – медленно определил ситуацию рукспецтургруппы. – В Союзе мы ему объясним…

– Вы понимаете, что станете невыездным?! – в отчаянии крикнул Друг Народов.

Как человек на 90% состоит из воды, так моя ответная фраза примерно на столько же состояла из полновесного нецензурного оборота, необъяснимым образом извергнувшегося из глубин моей генетической памяти. Именно оттуда, ибо целого ряда корнесловии, особенно поразивших моих хулителей, я раньше и сам никогда не слыхал…

В коридоре меня терпеливо ожидал Диаматыч.

– Посовещались? – заискивающе спросил он.

– Вот именно. А вас я, кажется, предупреждал…

– Простите, я хотел только доложить, что вернулся своевременно…

– Хорошо. Что еще?

– Еще я бы советовал вам повнимательнее присмотреться к Поэту. Мне кажется…

– Меры уже приняты! – резко ответил я и уставился ему в переносицу.– Что еще?

– Просьба! – ответил Диаматыч, вытягивая руки по швам.

– Говорите!

– Можно я завтра еще раз с ними встречусь?

– Пользуетесь моим хорошим отношением!..

– Последний раз! – взмолился он.– Поймите меня правильно!

– Ладно. О возвращении доложите!

…Спецкор, выслушав мой рассказ о стычке с товарищем Буровым, сказал, чтобы я не обращал внимания на этого бурбона, так как ни один руководитель не заинтересован в привлечении внимания к поездке. Мало ли что может всплыть? Вдруг выяснится, что один из членов группы занимался незаконной продажей икры, принадлежащей не только ему, но и руководству? Или всплывут на поверхность некоторые подробности морального разложения и злоупотребления общественными финансовыми и алкогольными фондами? Так что все эти обещания

– направить письмо на работу, сделать невыездным – страшилки для слабонервных. И вообще, если он, этот горкомовский пельмень, хоть что-нибудь вякнет, Спецкор такое напишет о нем, что строгач с занесением покажется товарищу Бурову самой большой его жизненной удачей! Потом мой великодушный сосед демонстрировал свои чудесные пластиковые лыжи, обещал как-нибудь взять меня в горы и сделать из меня же настоящего мужчину. В заключение Спецкор заявил, что если бы ему предложили выбирать между горными лыжами и красивыми женщинами, то он, не колеблясь, выбрал бы лыжи, ибо два этих удовольствия даже нельзя сравнивать…

– А Мадлен? – спросил я.

– В том-то и дело, что она тоже горнолыжница! – помрачнел Спецкор.

В дверь постучали. Предполагая, что это бестолковый Диаматыч снова вышел на связь, я, как был – в семейных сатиновых трусах и синей дырявой майке,– босиком побежал открывать. На пороге стояла Алла в длинном шелковом халате. Волосы ее не просохли еще после душа.

– Извини…– сказала она.– Знаешь, Машенька опять ушла с Поэтом…

– Наверное, она его любит,– предположил я, незаметно подтягивая трусы и закрывая пальцами дырку в майке.