Парижская любовь Кости Гуманкова - Юрий Поляков

– Куда пропал? – шатнувшись, уточнил товарищ Буров.

– Неизвестно,– сообщил я.– Ушел с какими-то людьми… В плащах…

– То есть как в плащах! – В голосе товарища Бурова забрезжил смысл.

– А вот так – пришли и забрали!

– То есть как это забрали? – мучительно трезвея, возмутился рукспецтургруппы.

– А он сказал, когда вернется? – побледнел Друг Народов.

– Нет, он сказал, что в Париже за стихи деньги платят! – ответила Пейзанка.

– Мне это не нравится! – все более осмысленно глядя на происходящее, вымолвил товарищ Буров.

– Соскочил! – вдруг истерически засмеялся Друг Народов.– Точно соскочил! Всех надул!

– Спокойно. Без паники! – приказал товарищ Буров, и я понял, что в некоторых случаях руководящая туповатость – как раз то, что нужно.

– Звонить в посольство?! – чуть не плача, закричал Друг Народов.

– Если через два часа не вернется, будем звонить в посольство! – постановил товарищ Буров.

Около часа мы просидели в моем номере, вздрагивая от каждого скрипа и шороха. Однажды зазвонил телефон, Друг Народов бросился на него, как кот на мышь, крикнул в трубку жалобным голосом: «Алло, говорите, вас слушают!» Но говорить с ним не захотели. Наконец товарищ Буров не выдержал, сходил в штабной номер и принес бутылку «Белого аиста», которую я некогда сдал в общественный фонд. Выпили и закусили моими галетами.

– Ну, кому он здесь нужен! – снова заголосил Друг Народов.– Языка не знает! Пьет! Тьфу!

– На себя лучше наплюй! – сварливо крикнула Пейзанка, только-только начавшая успокаиваться, прикорнув у Аллы на коленях.

Постепенно в моем номере собрались и все остальные. Торгонавт принес бутылку водки и хороших консервов. Пипа Суринамская, одетая во все новое, велюрово-разноцветное, выставила перцовку, копченую колбасу и балык. Гегемон Толя добавил банку солдатской тушенки, ровесницу первого семипалатинского испытания, и водку производства нижнетагильского комбината.

– Говорят, в ней железа много! – пошутил он. Выпивали и закусывали грустно, как на поминках.

Потом заговорили о безвременно соскочившем Поэте-метеористе, мол, неплохой человек был, хоть и пьющий.

– Он даже стихи нам ни разу не почитал! – вздохнула Алла.

– Может, это и к лучшему! – не согласился Торгонавт.

– Это ж какое здоровье надо иметь, чтоб так пить! – высказалась Пипа Суринамская. – Мой-то генерал так только до майоров хлебал. Бывало, с замполитом натрескаются и на танке охотиться едут… Мясо в доме никогда не переводилось…

– О чем вы говорите! – взблеял Друг Народов,– Если б он знал язык… Был энергичным, предприимчивым. ..

И в этот самый миг, да-да, именно в этот самый миг дверь распахнулась, и в номер вступил победительно ухмыляющийся Поэт-метеорист. В правой руке он держал роскошную, перевязанную алой лентой коробку с надписью «Пьер Карден», под мышкой – какую-то зеленую папку, вроде почетного адреса, а в левой руке висела авоська, набитая пакетами, похожими на наши молочные.

– А я думаю, куда это все подевались! – заявил вернувшийся.

– А вот мы сидим и думаем, куда это вы подевались! – съехидничал Друг Народов.

– Мне премию вручали…

– Какую премию? – подозрительно спросил товарищ Буров.

– Денежную! – исчерпывающе объяснил Поэт-метеорист, бросил на стол авоську с пакетами и полез в карман. – Вот, Толяныч, твой чирик, как договаривались, с премии…

Гегемон Толя внезапно получил назад деньги, которые, конечно, уже вычеркнул из своей жизни.

– А это, Машка, тебе… От Кардена… и… от меня! – Поэт-метеорист протянул зардевшейся Пейзанке коробку.

– Сколько же это стоит? – в ужасе спросил Торгонавт.

– Почти пять штук! На всю премию… А на сдачу винища купил… В пакетах. Очень удобно – не бьется и посуду сдавать не нужно…

– Какая еще такая премия? – сурово повторил свой вопрос товарищ Буров.

– За стихи…

– За стихи! Не смешите людей! – подтявкнул Друг Народов.

Поэт-метеорист глянул на него тем особым презрительным взором, каковым обладают лишь долгосрочно пьющие люди, и, не говоря ни слова, раскрыл зеленую папку-адрес: внутри оказался сдвоенный вкладыш из атласной бумаги, на которой золотом было оттиснуто (Алла перевела вслух):

Господину Кириллу Сварщикову (СССР) присуждается поощрительная премия Международного конкурса имени Аполлинера на лучшее анималистическое четверостишие.

Генеральный президент Всефранцузского общества защиты животных

Подпись. Печать.

А рядом, тоже золотом по атласной бумаге, были напечатаны два четверостишия, точнее, оригинал и французский перевод премированного четверостишия:

Мы с тобою – городские чайки,

Мы давно забыли запах моря,

Мы всю жизнь летаем над помойкой

И кричим с тоской: «Мы – чайки, чайка…»

– Поздравляю! – веско произнес товарищ Буров и осуществил поощрительное рукопожатие.

– Это ж сколько за строчку получается?! – восхитился Торгонавт.

– Добытчик! – С этими словами Пипа Суринамская обняла и расцеловала Поэта-метеориста.

– Ладно уж…– смущенно отстранился он.– Как сказал поэт Уитмен, чем болтать, давайте выпьем!

В пакетах оказалось красное сухое вино, и, если бы там было молоко, его бы хватило минимум на неделю, а вино выхлестали за какие-нибудь полчаса. Туда же последовало и все остальное. Поколебавшись, Торгонавт притащил бутылку лимонной водки, припасенную, видимо, на черный день, и, когда он откручивал пробку, я заметил, что на его безымянном пальце вместо Медного всадника нанизан аляповатый перстенек из дешевого желтого металла.

– Поэма Рылеева «Наливайко»! – приказал Поэт-лауреат.

Затем пьяная щедрость овладела и Другом Народов: он выставил бутылку виски, прикупленную для подарка кому-то в Москве, а я, чтобы не отстать, банку икры, которую так и не смог продать, несмотря на приказ супруги моей практичной Веры Геннадиевны.

– В следующий раз берите икру только в стеклянных банках! – посоветовал Торгонавт.– В железных, как у вас, покупать боятся… Бывали случаи, когда наши впаривали кильку с зернистой этикеточкой!

Потом пели:

Хас-Булат удалой,

Бедна сакля твоя…

Золотою казной

Я осыплю тебя…

Дам коня, дам кинжал,

Дам винтовку свою,

А за это за все

Ты отдай мне жену…

Начали дружно, хором, но постепенно те, кто забыл или не знал дальше слова, замолкали. Я сошел с дистанции где-то в середине, когда начал проясняться вопрос о том, что молодая жена Хас-Булата состоит в нежных отношениях с князем, пытающимся выторговать ее у мужа. До конца смогли допеть лишь Пипа Суринамская и Гегемон Толя. Честно говоря, я понятия не имел, что все закончится так скверно, мне почему-то всегда казалось, что они договорятся. В общем, Хас-Булат убил свою неверную жену – «спит с кинжалом в груди», а князь снес Хас-Булату саблей голову – «голова старика покатилась на луг…».