Марш экклезиастов - Ирина Андронати

Однако в Барселоне рума нет…

Ураган там был странный. Даже на фоне всего того, что происходит сейчас в мире, он очень странный.

Не забросило ли наших этим ураганом — как девочку Дороти? В какую-нибудь страну Оз?

Откуда пробраться наружу может только крыса…

« — Ой, пчёлка! — Я не пчёлка, я добрая фея из Страны Ос».

Забросило… забросило…

Почему-то это слово меня беспокоило. Будоражило. Можно сказать, оно пыталось повыше подпрыгнуть и помахать рукой.

Да. Отец говорил, что есть рискованный способ быстро смыться из любого места, любой точки — но при этом попадаешь чёрт знает куда. Именно так во время войны он вывел из окружения свой партизанский отряд — да не куда-нибудь, а в Аргентину. То есть он мог, спасаясь от урагана (а может быть, там был не только и не столько ураган? может быть, ураган был только для маскировки?), использовать этот способ…

И попасть туда, откуда может выбраться только крыса?

Ладно. Прочитает Лёвушка записку — будем хоть что-то знать.

Вот. Так я примерно думал и думал, и всё это быстро крутилось по разным орбитам внутри моей тесной черепушки, жужжа и сталкиваясь, и я вдруг подумал, что это очень похоже на внутренность кухонного процессора. Скоро внутри у меня образуется невнятный серый мусс…

При этом я рассказывал Ирочке о древних языках — этрусском, древнееврейском, арамейском. А она мне — о технике суми-ё, которую недавно начала осваивать. Со стороны мы, должно быть, казались полнейшими придурками.

Время есть, время было, но времени больше не будет.

Джеймс Джойс, «Портрет художника в юности»

Понять, сколько прошло времени, было невозможно. Сон подкрадывался незаметно, к каждому порознь, и был неодолим. Он не приносил ни отдыха, ни облегчения — как будто спали в душной жаркой комнате. Сны не запоминались. Возможно, так оно и к лучшему…

Условные здешние сутки складывались из четырёх частей: «днём» солнце описывало в небе четверть круга, «утром» и «вечером» небо затягивала плотная дымка, а на улицы спускался туман; «ночью» же в антрацитовом небе горели все звёзды разом: и северного полушария, и южного. Они были какие-то не настоящие, а как в планетарии.

Удалось разобраться, где север. Ну и что?

Апатия наваливалась так же глухо, периодически и неотвратимо, как туман…

Поначалу принявший бразды правления Костя требовал от всех соблюдения предельной осторожности, но постепенно все убедились: прямой физической опасности здесь не существует. Никто не шастал по ночам с громким топотом, не выл на задворках, не шелестел по разрушенным крышам, не подкрадывался к спящим, не караулил у выхода…

Определенные плюсы у проклятия на соль наличествовали: людям не требовалось ни еды, ни питья. Это откладывало трагическую развязку на какой-то срок. Но и только. Всё равно нужно было чем-то заняться — правильной разведкой, картографированием, обустройством — чем угодно, лишь бы подгонять шевеление извилин, заставлять тело двигаться, напоминать сердцу, что надо стучать не реже и реже, а в прежнем ритме.

Считать «дни» взялся Армен — и тут же столкнулся с ещё одной проблемой. Он попытался делать отметки в карманном календарике — и обнаружил, что ни ручки, ни карандаш не оставляют на бумаге никаких следов. Точно так же не получалось делать отметки на стене: нож в общем-то оставлял борозды на мягком, похожем на гипс, камне — но при этом не удавалось выцарапать ни букв, ни цифр, ни каких-нибудь других внятных знаков. Костя и Шаддам долго ломали головы над феноменом и наконец сошлись на том, что это побочный эффект всё того же проклятия на соль; как известно, соль входит в состав чернил…

Армен нашёл некий промежуточный выход в том, что набрал несколько горстей гальки и каждый раз, когда просыпался и убеждался в том, что за туманным периодом следует световой, а не тёмный, выкладывал очередной камешек под стену. Кроме того, Армен сам назначил себя запоминателем всего необходимого и нового.

Благо, пока что и нового, и необходимого было совсем мало.

Толик озаботился благоустройством дома: мёл, протирал, перебирал вещи в поисках того, что можно использовать — как инструменты, как детали, как материалы. В доме завелась нелепая, но прочная мебель, грубая, но пригодная к носке сменная одежда. Осмелев, Толик даже принялся перекраивать здешние интерьеры под привычные мерки, но тут его осадили — скорее от досады, чем по каким-то другим причинам, — и он ограничился своей комнатой.

Шаддам и Костя каждый «день» предпринимали по две-три короткие — тысяча шагов, не более, — вылазки на разведку. Иногда с ними увязывался Армен. Экспедиционеры приносили отвалившиеся от стен керамические плитки, цветные камешки, какие-то мелкие предметы из домов. Особенно много было медных и бронзовых ламп.

Один раз Шаддам нашёл обломанную окаменевшую ветку дерева — и тоже принёс.

Николай Степанович большую часть времени спал — похоже, удар был сильнее, чем казалось поначалу. Сон был тяжёлый, неподвижный, страшный; набрякшие веки не смыкались до конца, между ними оставалась белёсая полоска; в уголках рта выступала густая пена. Аннушка сидела рядом, вытирала ему лицо кусочками ткани. С ним ничего не может случиться, говорила она себе. С ним ничего не может случиться… с ним ничего не может… не может…

Вот так и превращаются в соляной столп, говорила она себе же чуть позже.

Если бы здесь были мухи, она отгоняла бы мух. Она почти бесилась от того, что здесь не было мух.

Просыпался Николай Степанович ненадолго и чувствовал себя очень скверно. Попытки его поучаствовать в разговорах и обсуждениях неизменно и быстро заканчивались кромешной усталостью и головной болью, с которой он, обессиленный, и засыпал.

Иногда он начинал бредить. Аннушка прислушивалась к неразборчивому бормотанию, но улавливала только отдельные слова. Огонь, огонь, удавалось уловить ей, или: крысы, крысы…

И когда в вечерних сумерках вдоль стены пробежала серая крыса, Аннушка просто не поверила глазам. При такой неподвижности и безжизненности всего вокруг рано или поздно увидишь хоть крысу, хоть чёрта лысого…

Как и всех, её временами намертво сваливал сон. Но она спала меньше всех: засыпала в «утренних» сумерках и в них же и просыпалась.

А на седьмой день Николай Степанович вдруг глубоко, со всхлипом, вздохнул, перевернулся на спину и сел, озираясь по сторонам так, словно впервые всё это видит. Он наконец чувствовал себя так, как привык за долгую, полную событий жизнь: свежим, решительным и мыслящим ясно. «Драконья кровь» в очередной раз доказала свою чудодейственную силу…

Прикосновение

(1928 год, апрель)

Одной из самых сложных задач в бытность мою малым таинником Ордена всегда оставалось — не привлекать к себе внимания. Точнее — вести себя как все. В юности мне казалось, что это одно и то же. Отнюдь: в городе Лондоне проще всего смешаться с толпой, демонстрируя безукоризненные манеры и слегка экстравагантный стиль одежды. А уж монокль в глазу или леопард на поводке просто гарантируют невмешательство в вашу личную жизнь.