Марш экклезиастов - Ирина Андронати

Дом защищался.

Тогда какого чёрта я стою тут под обстрелом?

Решительно я взбежал на невысокое крыльцо под навесом и сунул ключ в замочную скважину. Замок открылся неохотно, однако же — открылся.

Внутри, как во всех лондонских домах, пахло сыростью. Но здесь на этот запах накладывался ещё и сладковатый аромат мертвечины…

По самым общим соображениям, надо было уносить ноги. Я этого не сделал. Наверное, подумал, что это ещё один вольт здешних демонов. На самом деле, не помню, что я подумал. Что-то. Просто запер за собой дверь, включил немецкий синий потайной фонарь — и, не тратя больше драгоценное время, приступил к осмотру.

Первый этаж представлял собой обширное помещение, перегороженное лёгкими дощатыми стенками. Согласно схеме, здесь тайник мог находиться только под лестницей или в правом дальнем углу, где нарушалась общая симметрия — не было окна, а стена, похоже, была чуть толще. Несомненно, эти места были миллион раз прощупаны, простуканы и прослушаны. Но это не значит, что там ничего нет.

Ещё при жизни доктора Ди в доме возник пожар. Говорили о поджоге. Тогда сильно пострадали второй этаж и башня, где располагалась обсерватория. Башню потом даже не стали восстанавливать…

Говорили, что в пламени тогда погибло всё: труды самого доктора, зеркальная мастерская, зеркальная комната для провидения будущего, а также огромная библиотека.

Но в этих каменных метровой толщины стенах рукописи могли уцелеть и при пожаре…

Для поисков такого рода можно подготовить практически любого человека тонкой нервной организации. Но потребуется минимум месяц поста и медитаций на один сеанс поиска, причём невозможно предсказать, когда необходимое состояние наступит и как долго сеанс продлится — пять минут или хотя бы пару часов. Потом требуется долгий отдых где-нибудь на водах… Для того чтобы научиться входить в нужное состояние быстро, мне понадобилось полгода очень жестоких тренировок: в частности, однажды я заснул — и проснулся в гробу глубоко под землёй… И вот наконец наступил момент, к которому я так долго и трудно готовился.

Сначала нужно было найти в этом доме своё место. Я погасил фонарь и закрыл глаза. Через какое-то время я стал видеть контуры предметов просто сквозь веки. Потом предметы сделались более плотными, хотя и более размытыми — и появился пол. Он казался сплетённым или сотканным из разлохмаченной бечевы, причём это было не обычное тканьё — нити вдоль и нити поперёк, — а что-то сложное и словами описуемое трудно. Ближе всего к этой конструкции паутина… но уровень сложности совсем иной. Паутина с жаккардовым рисунком, украшенная вышивкой ришелье… Где-то ткань была плотнее, где-то совсем протёртая. Мне требовалось найти место, где сходятся — или откуда расходятся — бечёвки, образующие основу этой странной ткани.

Я его нашёл. Сел на пол. Потом лёг. Времени больше не существовало…

СТРАЖИ ИРЕМА

Макама вторая

Сперва солнце падает за окоём.

Потом звёзды выбегают на свои места.

Наконец песок сахры перестаёт обжигать ноги, совсем остывает и становится чем-то вроде нетающего мелкого снега.

— Так холодно у нас бывает только на горных перевалах, — сказал брат Маркольфо и содрогнулся. — Вот если бы дневное тепло можно было запасать впрок! В мешках там или в бурдюках…

— Зато не изнываешь от зноя и пройдёшь больше втрое! — ответил Абу Талиб. — Аллах всё устроил мудро: шагай, пока не наступит утро. Тогда не сломит тебя жара. Но не хвали ночной переход до утра!

— Почтенный Сулейман, отчего ты то и дело вставляешь в речь свою созвучные слова?

— Для того, шакык, чтоб не засох язык. Три вида речи назначено нам, человече. Первая «наср», «рассыпанная», зовётся, она любому с детства даётся. Вторая будет потруднее, я сейчас пользуюсь именно ею. Это «садж» благородный, с воркованием голубиным сходный. «Назм» — «нанизанная» — именуется третья, но она-то главная и есть на свете. Кто преуспевает в искусстве этом, того и зовут поэтом…

— Разве ты поэт? — искренне удивился бенедиктинский монах, поскольку спутник его походил скорее на разбойника.

— Да ещё какой, мой садык дорогой! Слава Абу Талиба аль-Куртуби гремит на весь мир, ведь он великий шаир! Когда звучат мои бейты, стихают лютни и флейты, женщины рыдают, старцы молодость вспоминают, юноши саблями в воздухе потрясают, зрелые мужи винную лавку посещают. Одарён я без меры, ведомы мне все формы и размеры. Подвластны мне и тавиль, и басит, и мадид, никто меня в состязании не победит! Знают Магриб и Машрик, как сладкозвучны мои мутакариб и мутадарик! Красавицы слушают до зари, как льются сари и мудари! Даже с кладбища прогонят печаль мои хазадж, раджаз и рамаль! И в час, когда…

— Смилуйся, почтенный Сулейман! — возопил брат Маркольфо и остановился, обвиснув на своём посохе. — Разве мыслимое дело для бедного инока постичь зараз вашу науку стихосложения? Скажи лучше, куда мы идём? В твой Багдад или в мой Иерусалим?

— Не мы идём — Аллах ведёт, а он никогда не подведёт. Мы сами, увы, его подводим, когда ложными путями ходим…

Брат Маркольфо уселся на песок с самым решительным видом.

Абу Талиб попробовал его поднять, причём весьма грубо, но жидковат был Отец Учащегося для монаха из Абруццо. Бенедиктинец ухватил поэта за пояс и посадил рядом с собой.

— Друг мой, отдохни и водомёт своего красноречья заткни… Господи! Ты видишь — я уже и говорить начал, как этот басурманин-сулейманин! Ведь мы не переживём завтрашнего дня, коли не встретим жильё или караван!

— Не переживём! — бодро согласился Абу Талиб. — Но смерть не страшна поэту, он сто раз написал про это. Она давно знакома со мной, потому и обходит стороной. Аллах дал жажду — даст и колодец… — тут горло его окончательно осипло.

Они сидели и молчали, слушая сахру — ведь сама сахра никогда не молчит. Она состоит из такого множества песчинок, что они, соприкасаясь, способны соединяться самым причудливым образом и создавать в воздухе самые разнообразные звуки — и кашель шакалов, и бряцанье верблюжьих поводьев, и боевой клич воинов, устремившихся в тайный набег, и крики матросов, увидевших берег, и стрёкот цикад в садах Ишбилийи, и песню пастухов в Абруццо…

…И жуткий, запредельный, душу вынимающий вой!

Так мог бы завывать ветер, но ветра как раз и не было. Были тоска и ужас души, заблудившейся между пятью стихиями, между небом и землёй, между землёй и морем, между морем и пламенем, между пламенем и временем… Поделом тебе, душа: для чего не сидела на месте, для чего влекла тело в такую даль, торопила его, не давала покоя, теперь получай, облетай все семь земель Земли, в каждую загляни!

И первая из них — ар-Рамка, что висит над бесплотным прозрачным ветром на семидесяти тысячах верёвок, и каждую верёвку держат семьдесят тысяч ангелов. Именно там погибло племя ад, чей царь основал Ирем Многоколонный! Твари, населяющие эту землю, именуются бушам, и пожирает их коршун.